том 6

Ночью во всех комнатах общежития с разных точек зрения обсуждался предстоящий ленинский доклад.

— Доклад о международном положении? Очень хорошо!

— Да нет же! О текущем моменте.

— А разница какова?

— Уж Ленин знает.

Делегаты старались предвосхитить доклад:

— И достанется же всем империалистам и социал-предателям!

— Достанется определенно. Все-таки он будет, наверно, больше говорить о Польше и Врангеле.

— Ничуть не бывало! Центральным пунктом будут наши союзные (комсомольские) разногласия.

— Это в докладе о международном положении?

— А что? Разве не решаем мы все вопросы в мировом масштабе?

Один из наших фронтовиков, ясноглазый парень с рукой на перевязи, рассуждал:

— Портреты видел, а в глаза не приходилось. Наверно, он высокий — просто сказать, огромный. Да и как Ленину быть другим?

Ночь промелькнула незаметно. Зато с утра до самого открытия съезда время тянулось медленнее, чем наши пролетки от вокзала. Когда же наконец? Когда?

Никому из нас не забыть этого радостного, взволнованного, томительного ожидания…

СЪЕЗД ЖДЕТ ЛЕНИНА

За несколько часов до открытия съезда мы собрались в зале на Малой Дмитровке (теперь улица Чехова), 6, ожидая появления Ленина. Один из членов президиума, через каждые полчаса бегавший к телефону, неизменно сообщал, что идет заседание Политбюро и что Владимир Ильич приедет, как только кончится заседание.

Я сидел перед столом президиума на полу сцены, переполненной делегатами. Непонятно, каким образом вмещала она такое количество людей. Время от времени кто-то настойчиво просил "очистить помещение сцены" и уйти в зал, но мы делали вид, что ничего не слышим. В зале и без нас было полно. Были забиты все проходы, люди сидели на подоконниках, стояли толпой вдоль стен. И никто, конечно, не пошевелился бы, чтобы уступить нам место.

В зале стоял гул. Продолжались споры, начатые с первых минут встречи в коридорах 3-го Дома Советов, в комнатах общежитий, у стола выдачи мандатов. А так как иногда спорили люди, находившиеся в разных концах зала и старавшиеся перекричать всех других, то в некоторые минуты съезд напоминал море в часы прибоя.

Но стоило кому-нибудь из президиума крикнуть: "Тихо!", как шум обрывался и делегаты застывали на месте, устремив глаза в правый угол сцены. Там должен был появиться Ленин.

Всюду серые шинели и черные кожанки. Гардероба внизу не было, и к тому же в зале несколько часов назад было холодно — и большинство делегатов сидело в верхней одежде. Вначале многие даже не потрудились снять папахи, диковинные картузы и приплюснутые кепки. Потом стало значительно теплее, папахи и кепки исчезли, но снимать шинели и кожанки комсомольцы не торопились, — может быть, для того чтобы не утратить боевого вида.

А вид у них был действительно боевой. Большинство только что вернулось с фронта или готовилось отправиться на фронт. Только месяц назад (4 сентября) вместе со всей страной проводили они Всероссийский субботник трудящейся молодежи в честь Международного юношеского дня. Немало среди них было руководителей и участников продотрядов. Многие создавали группы и отряды, помогавшие крестьянам, и в первую очередь семьям красноармейцев, убрать урожай, поддержать хозяйство, починить избы.

Вправо от сцены — все первые ряды за питерской делегацией. Влево — московская делегация, за ней расположились украинцы, уральцы, туляки, владимирцы. Члены других делегаций разбросаны по всему залу.

Питерцы первыми догадались запеть песню — и вот уже гремит в зале "Яблочко", "Смело мы в бой пойдем" и "Красное знамя".

Но вот я взглянул в угол сцены — и сердце замерло в груди. Глаза застлал туман радости. Хотелось рвануться вперед, чтобы быть ближе к невысокому улыбающемуся человеку, одетому в темное пальто с черным бархатным воротником. Хотелось сделать что-то героическое, вот тут, вот сейчас, чтобы понял он, как мы его любим. Хотелось кричать еще громче, чтобы выразить переполнивший все существо восторг.

У входа на сцену стоял Ленин.

Он приехал внезапно и прошел на сцену так быстро, что товарищи, сторожившие у входной двери, не успели опередить его. В тот самый момент, когда несколько ликующих голосов крикнули в фойе: "Ленин!", Ильича увидели все. Овация зала была нескончаемой.

Все приготовленные заранее приветствия и возгласы были забыты. Одним могучим дыханием весь съезд, как один человек, произносил только одно слово:

— Ленин! Ленин! Ле-е-енин!

Сквозь густые ряды делегатов Ильич пробирался к столу президиума, на ходу снимая пальто и приветствуя кивком головы тех, с кем был знаком. Положив пальто на стул, он достал из кармана пиджака лист исписанной бумаги, очевидно конспект речи, и сразу приготовился говорить.

Но овация все разрасталась. Рукоплескания сотрясали зал. Охваченные общим подъемом, делегаты не хотели, да и не могли успокоиться. Говорили все разом; казалось, не было на земле силы, которая могла бы нас остановить. Это был небывалый порыв. Каждый кричал что-то свое, самое драгоценное для сердца, самое задушевное, самое искреннее.