том 6

И дальше. Война и Ленин. Кто назовет человека, в ком война возбудила бы столько гнева, ненависти, презрения, такую силу отрицания, как это было у Ленина? Кажется, Степняк-Крав-чинский писал, что в жизни каждого революционера бывает момент, когда все силы, мысли и чувства, все напрягается в одном высшем, могучем, единоволющем порыве. Таким моментом была война для Ленина. Никогда столь крепко, сильно, непоколебимо, так страстно, так пророчески не звучал его голос, как в эти страшные годы. Это был и тот, и в то же время другой Ленин, гигантски выросший, титан и мятежный трибун и борец до конца. И теперь-то точно известно, что его голосом говорила прежде всего серая, шинельная, окопная Русь, изглоданная вшами, смертная, избитая, искалеченная, с искаженными чертами лица, с хрипом и хрястом костей. "Пораженчество" Ленина глубочайшими истоками питалось настроениями нашего рабочего и крестьянина.

И если теперь на глазах наших растет и лезет изо всех щелей Русь новая, советская, Русь кожаных людей, звездоносцев, красных шлемов, крепко, на славу сбитых, Русь рабфаков и сверд-ловцев, у кого на степной полевой загар легли упрямые тени и стали упрямо-крутыми подбородки, как у кавалеристов пред атакой, в мастерском неподражаемом живописании Л. Н. Толстого, а в лесных, голубых, васильковых глазах сверкает холод и твердость стали, если эта Русь с каждым днем все крепче, все глубже, все шире вспахивает рыхлые целины русского чернозема, то как можно твердить о Ленине, что он аскет, схематик, не знающий почвенной, подлинной России?

Об аскетизме, подвижничестве, схематизме говорится здесь потому, что есть еще немало людей, для кого коммунизм и коммунисты либо разбойники, либо схематики и начетчики, по книжкам, по голым абстракциям переделывающие мир. Ленин — первое и наглядное тому опровержение. Он весь земной, горячий, подвижный, как ртуть, неугомонный и неукротимый, ко всему приникающий и прислушивающийся, крепкий и кряжистый, до краев напоенный соками жизни, с этими единственными маленькими, азиатскими глазами, и острыми, и колющими, и умными, и добродушными, и хитрыми, и смешливыми, с этим смехом, с которым он старается часто безуспешно справиться, закрывая рот горсточкой, прыская в сторону и отмахиваясь обеими руками. Есть в нем что-то от округлости, проворности и легкости Платона Каратаева, от непосредственной мужицкой породы, от Владимира и Костромы, от Поволжья и наших неуемных полей. И в то же время в нем сталь и бетон города, железная воля к борьбе и дисциплина фабричных поселков и грохочущих заводов, и упорство и подвижничество ученых, и настороженность и сгорбленность людей подполья. В чудесном созвучии и гармонии сплелись все эти и многие иные, казалось бы непримиримые, противоположные черты. Но настоящие провозвестники новых эпох всегда таковы.

II