Том 6

— Ну вот, давай, Григорьев, что касается пулемета «максим», выложи по порядочку товарищу из газеты. Карасей-то наелся, вот и пофилософствуй на сытое брюхо.

— Кто «максима» любит, — начал Григорьев охотно, — того и «максим» жалует. Это же такая золотая машина! Я из него еще белополяков косил в гражданскую. В одном бою было: кошу, кошу, а что там передо мной, и не вижу. Потом глянул — целая гора мертвяков.

Мы вошли в здание, майор приказал принести нам по кружке кипятку с сахаром.

— Пулемет, он не поливалка, как думают некоторые, — рассказывал Григорьев, обжигая губы о край алюминиевой кружки. — Это оружие требует точных знаний и умелого применения.

И опять пошел рассказ, по моим представлениям, совершенно необходимый для читателей газеты «На страже Родины». Как, например, во время морозов смазывать пулемет? Григорьев постиг это опытом. Он перепробовал для смазки «максима» всяческие жиры, включая гусиное сало; остановился же в конце концов на керосине. Как выбрать огневые позиции, как подготавливать ложные, для обмана противника, амбразуры? Все это вопросы и вопросы, перед которыми ломать и ломать голову новичку точной стрельбы из пулемета. Или как стрелять, скажем, если уже нет времени устанавливать тело «максима» на станок?

— Клади тогда на плечо второму номеру и жми на гашетку! — советует Григорьев.

Длинный рассказ получился о том, как бороться с задержками в стрельбе. Их у «максима» немало. Григорьев перечислил все, о каждой рассказал в отдельности.

— Ну, а в общем-то, имея в виду задержки, — закончил он, — всегда надо припасать возле себя на всякий случай гранаты. И не одну-две, а так штук тридцать — сорок. Разное в бою случается.

6

Снег сошел почти всюду; только еще лежит он, спрессованный, кое-где за глухими кирпичными стенами, в тени, в наших каналах и речках, свезенный туда с очищенных улиц. Зимнюю грязь посмывали с асфальта весенние потоки; в скверах и парках пробивается травка; тощие травинки лезут даже сквозь камни площадей. Небо над городом голубенькое, дыма в нем пет, как бывало: дымить нечем, все посжигали за зиму. Народу стало еще меньше, чем зимой. Почти как до войны, оживленно только на Невском да на улице 3 Июля, где все больше открывается магазинов. В других частях города, особенно к вечеру, — тишина. А если через площадь Урицкого пойдешь — непременно вспомнишь времена Акакия Акакиевича: настолько на ней мертво и пустынно. С наступлепием комендантского часа, когда без пропусков на улицу выходить не разрешается, замирает жизнь и на Невском.

Почему я помянул площадь Урицкого? По той причине, что хожу через нее ежедневно на проспект Володарского, чтобы пообедать в Доме Красной Армии: так определено талончиками, какие мне выдают в редакции. Можно в этом Доме еще и завтракать и ужинать. Но тройной ходьбы туда не выдержишь. Я только обедаю, а завтрак и ужин, завернув в пакетик, легко умещающийся в кармане шинели, уношу с собой.

Дом отсырел за зиму, промерз. Достаточно тепло только в обеденном зале. А многочисленные комнаты, коридоры между ними, большой и малый зрительные залы стоят темные от щитов на окнах, от затянутых плотных штор, настывшие. Здание Дома не старое, оно построено в конце прошлого века, но уже достаточно историческое, как почти каждое здание Ленинграда. Его возвели в 1890 году для «Собрания армии и флота» на месте небольшого домишки № 20, в котором обитал некогда Аракчеев. После Октября в здании будущего Дома Красной Армии работало Бюро Военной организации Центрального Комитета партии. В январе 1918 года здесь состоялось общее партийное собрание красноармейцев Петрограда. Здесь же началась запись добровольцев в молодую Красную Армию. В этих ныне холодных залах двадцать три года назад выступали с трибун Калипип, Володарский, Урицкий…

Сегодня здесь можно встретить знакомых журналистов — тоже за обеденными столами. Иной раз я вижу поэта Алексапдра Прокофьева, через родное село которого, Кобону, спеша в освобожденный Тихвин, проезжал месяца четыре назад. Бывает в столовой и его друг Виссарион Саянов, жизнерадостный усач, написавший много замечательных, известных всему народу стихов. Появляется тощий Николай Тихонов, автор давнишней «Баллады о гвоздях» и недавно опубликованной новой поэмы «Киров с нами». Мелькнул как-то стремительный Всеволод Вишневский, но сценарию которого была поставлена одна из лучших картин нашего кино — «Мы из Кронштадта». Это все те поэты и прозаики, чье перо приравнено ныне к штыку. Их голоса слышны по радио, их строки публикуются в гражданских и военных газетах, они выступают в военных частях, обороняющих город.