Том 6

В газете «На страже Родины» много хороших журналистов. Кроме М. Гордона и В. Карпа, здесь Семен Фарфель, с которым мы встречали Новый год в Тихвпне, чокаясь кружками с какао; здесь один из старейших сатириков и юмористов Ленинграда, а точнее, еще и Петрограда, Александр Флит, чуть ли не в каждом номере острящий по поводу захлебывающихся в воде весенних Гансов. На днях Александр Флит, или, как его обычно называют в редакции, «папа Флит», сидел с вечера ночным дежурным у телефонов в «предбаннике» перед редакторским кабинетом. Ударил снаряд где-то очень близко, взрывной волной вырвало застекленную фрамугу над дверью редактора и, накинув ее на плечи дежурному, осыпало его всего осколками стекла. У немолодого человека, должно быть, ноги отнялись от такого сюрпризика. Он сидел на стуле бледный, не шевелясь. Зашел наш художник-карикатурист Борис Лео, со свойственным ему юмором сказал:

— С чего это вы, Александр Матвеевич, свой портрет в рамку вставили? Не генеральское ли звание вам присвоили? — И стал обирать с гимнастерки папы Флита битое стекло. — Из рук, из ног у вас все цело?

В коллективе редакции можно заметить деление на таких, которые уже послужили в армии, «кадровых», следящих за своим внешним видом, надраивающих по утрам сапоги ваксой, раза три в неделю подшивающих чистые подворотнички к гимнастеркам, умеющих лихо вскидывать руку к фуражке или шапке, приветствуя старших по званию, и на таких, которые и в рядах Красной Армии продолжают оставаться «штатскими шпаками»; поясные ремни у них не затянуты, сапоги почищены на прошлой неделе — словом, воинственного вида никакого. На крайнем фланге этой когорты размещается Митя Гольдберг. В его петлицах по одной зеленой «шпале» — он интендант, но, поскольку петлица защитного цвета и «шпала» тоже зеленая, его не так-то просто отличить, скажем, от капитана или старшего политрука. На Невском Митю на каждом шагу приветствуют красноармейцы, младшие и старшие лейтенанты, а он идет и в зависимости от того, с какой в ту минуту стороны окажется приветствующий, ответствует то правой, то левой рукой. Митя запросто может явиться к любому генералу, ошарашив его неслыханной в армии формулой приветствия: «Доброго здоровьечка, товарищ генерал!»

С Митей борется, пожалуй, все управление коменданта города, но безуспешно. Ему устраивают нагоняи, внушения, проработки — Митя улыбается предобрейшей улыбкой и с готовностью обещает исправиться и впредь делать так, как ему советуют.

Вдвоем с Митей нас отправили в командировку на правый берег Невы, примерно туда, где в осенние дни мне пришлось видеть переправу наших частей для захвата плацдарма возле Дубровки.

Сначала попутными машинами, дальше пешком мы добрались до железнодорожного моста через Неву. Он был цел. С той стороны его простреливали вдоль и с флангов немцы, с этой стороны то же, по в обратном направлении, делали мы.

По всему занятому нами правому берегу тянулись почти сплошные траншеи — то среди деревьев, то на открытом месте. От них ходы вели к дзотам, к пулеметным и винтовочным амбразурам. Наблюдатели настороженно следили за левым, высоким, крутым берегом. На нашем, низменном, берегу брустверы траншей были насыпные и укреплены бревнами, а немцы легко и просто врезались прямо в грунт своего берега.

Мы просили у наблюдателей бинокли, разглядывали немецкий берег, их амбразуры, их ходы сообщения, стволы их пулеметов, выглядывавшие из амбразур. Особенно это было видно в стереотрубу на наблюдательном пункте командира одного из стрелковых полков — Мустафина.

Умный, талантливый командир много рассказывал нам о предстоящих боях.

— Мне кажется, — говорил он, раздумывая, — что именно здесь, на Неве, начнется однажды решающее сражение за Ленинград. Сейчас мы ведем бои местного значения. Эти Синявинские болота и высоты на том берегу уже сожрали немало жизней наших бойцов и командиров. Но это еще не главные бои. Главные — впереди. Мне думается, что отсюда мы пойдем на соединение с Волховским фронтом, то есть на прорыв блокады. В районе Синявина — самая узкая полоса запятой немцами суши. Смотрите сюда… — Мустафин развернул карту. — Не более двадцати километров. Преодолеть всего-то двадцать километров — и мы вновь связаны со страной! В других местах возможностей таких не вижу. Вдоль железной дороги через Мгу?.. В два раза дальше. И в десять раз сложнее, потому что для вражеских контрударов будет нараспашку открыт наш обширный фланг.

Рассуждения Мустафина мы с Митей слушали как радостную музыку. Кончилось зимнее сидение в траншеях, кончилось психологическое оборончество. Начались разговоры об ударах по противнику, об ударах на разгром, на сокрушение, на изгнание врага из ваших пределов. Если даже командир полка рассуждает о больших стратегических планах, то в «верхах», в штабах Ленинградского и Волховского фронтов, а еще выше — в Ставке, — там и подавно зреют планы решающих освободительных боев.

Мы с Митей идем через лес вдоль берега, останавливаемся в подразделениях, наши блокноты пухнут от «боевых эпизодов», от рассказов о боевом опыте.