Том 6. Нума Руместан. Евангелистка

При ее появлении по зале пробежал трепет, точно при выходе на сцену знаменитой актрисы. Пресловутая Ватсон была гвоздем программы, ее «исповеди» уже давно ожидали с нетерпением все приближенные г-жи Отман. Под большими полями английской шляпки с широкими лентами Элина тотчас узнала распухшее от слез лицо с воспаленными, красными глазами, лицо, которое так поразило ее в приемной г-жи Отман. В то утро бедняжку, вероятно, заставляли репетировать эту «исповедь», и Лина представляла себе, каких мучений ей это стоило.

«Она еще упирается, но выступит непременно!»

Так нет же! На ярко освещенной эстраде, при виде всей этой публики, с любопытством разглядывавшей ее несчастное, жалкое, некрасивое лицо, миссис Ватсон внезапно потеряла дар речи. Ее плоская грудь вздымалась; поднося к горлу бледные руки с набухшими венами, она судорожно глотала воздух, словно что-то душило ее, мешая говорить.

— Ватсон! — раздался резкий, повелительный окрик.

Новообращенная, оглянувшись на голос, послушно кивнула головой, показывая, что сейчас, сию минуту начнет говорить; это стоило ей таких усилий, что в горле ее будто что-то хрустнуло, словно скрипнула цепь часовой гири.

— Одна ночь в слезах, — начала миссис Ватсон, но так тихо, что никто ничего не расслышал.

— Громче! — властно приказал тот же голос.

Несчастная женщина заторопилась и с ужасающим английским акцентом выговорила одним духом:

— Я очень много выстрадала за веру в Иисуса Христа, и я хотела поведать вам, какие испытания мне пришлось перенести.

В театре Пале-Рояля ее ломаный язык вызвал бы дикий хохот. Но здесь все лишь с недоумением спрашивали друг друга: «Что это она говорит?» Наступила минута замешательства. Тогда г-жа Отман, о чем-то пошептавшись с Анной де Бейль, громко позвала:

— Элина Эпсен!

И жестом пригласила ее подняться на эстраду.

Девушка колебалась, в испуге оглядываясь на мать.

— Идите же сюда!

Поняв, чего от нее требуют, Элина повиновалась, точно во сне; ей велели переводить с английского, фразу за фразой, весь рассказ миссис Ватсон. Неужели она, такая застенчивая, что даже дома конфузилась играть на фортепьяно при двух-трех слушателях, осмелится выступить здесь, перед публикой? «Ни за что она не решится», — подумала мать. Но Элина решилась и начала покорно переводить речь англичанки, стараясь передать даже ее интонации, а г-жа Эпсен в порыве наивного материнского тщеславия гордо оглядывалась кругом, следя за произведенным впечатлением.

О несчастная мать! Лучше бы она посмотрела на свое дитя, посмотрела бы, как лихорадочно пылают щеки Элины, каким странным мистическим огнем из-под светлых, шелковистых ресниц горят ее глаза, устремленные вдаль. Она поняла бы тогда, что религиозный экстаз не менее заразителен, чем истерические припадки, охватывающие иной раз десятки больных, лежащих в больничной палате, поняла бы, что от жалкой, увядшей помешанной англичанки, стоящей рядом с девушкой, от ее прикосновения, от ее воспаленного дыхания исходит гибельный яд безумия.

Началась ужасная, душераздирающая «исповедь» миссис Ватсон. Один из ее малышей утонул при ней, у нее на глазах, и после его смерти она впала в оцепенение, в безысходное отчаяние, от которого ничто не могло ее исцелить. Тогда пришла к ней женщина и сказала:

— Встань, Ватсон, и осуши слезы. Горе, постигшее тебя, — это первое предостережение всемогущего отца, кара, посланная небесами за то, что ты всем сердцем предалась земным привязанностям, ибо сказано в писании «не люби». И если первого знамения недостаточно, всевышний нашлет на тебя новые бедствия, отнимет мужа, обоих оставшихся детей, будет карать тебя беспощадно, пока ты не внемлешь его велению.

Ватсон спросила:

— Что я должна делать?

— Отречься от мира и трудиться во славу божественного учителя, — отвечала женщина. — На свете множество грешных душ, по неведению предавшихся дьяволу. Иди, ты должна принести им освобождение, спасительный свет Евангелия. Иди. Лишь этой ценою ты избавишь от смерти своих родных.

— Иду! — сказала Ватсон… И вот однажды ночью в отсутствие мужа — смотрителя маяка в Кардифе, проводившего полмесяца на дежурстве, — она покинула свой дом, пока малютки спали. Как ужасна была ночь перед разлукой! В последний раз она смотрела на две кроватки, откуда слышалось ровное дыхание невинных младенцев, в последний раз припадала губами к детским пальчикам, к ручонкам, разметавшимся в сладком, блаженном сне… Сколько прощальных слов, сколько слез! При одном воспоминании горькие слезы текли по ее изборожденному морщинами лицу… Но вскоре с помощью божией Ватсон восторжествовала над кознями злого духа. Она примирилась с господом, она счастлива, безмерно счастлива, она утопает в блаженстве… Слава отцу небесному, Ватсон из Кардифа спасена, спасена во славу господа Иисуса Христа! И теперь по повелению своих настоятелей она будет петь и пророчествовать, она пойдет проповедовать учение Христово хоть на край света, хотя бы на вершины самых высоких гор.