Том 6. Нума Руместан. Евангелистка

— Герцогиня де Сан-Доннино… Маркиз де Бельгард… Черт побери! И Моконсели тут!.. Что же это значит?

Обернувшись к худой и долговязой личности, которая сушит у камина свои вязаные перчатки, свои цветные, не по сезону, брюки, предусмотрительно закрученные у щиколоток, чтобы не соприкасаться с ботинками из толстого сукна, он спрашивает:

— Вам что-нибудь известно, Бомпар?

— Чтэ-нбудъ?.. Кнэчно!..

Бомпар — мамелюк Руместана, является чем-то вроде четвертого секретаря, выполняющего всякие внешние поручения: он бегает за новостями, славит по всему Парижу своего патрона. Судя по наружному виду Бомпара, эти занятия его не обогащают, но Нума тут ни при чем. Раз в день он соглашается перекусить, изредка принимает пол-луидора, — больше ничего не удается всучить этому странному паразиту. Чем и как он живет, остается загадкой даже для самых близких ему людей. Но спросить у него, не знает ли он чего-нибудь, усомниться в его воображении — значит проявить полнейшую наивность.

— Да, господа… И

кое-чтэ очень серьезное…

— Что же именно?

— Только что было покушение на маршала!..

Минутное недоумение. Молодые люди переглядываются, смотрят на Бомпара; потом Лаппара, еще больше вытянувшись на своем табурете, спокойно спрашивает:

— Ну, а как ваш асфальт, друг мой? Как с ним обстоит дело?

— Бог с ним, с асфальтом… У меня на примете есть дельце получше…

Не слишком удивленный слабостью эффекта, произведенного его рассказом о покушении на маршала,[17]

он начинает повествовать о своем новом замысле. О, это замечательное дело, и до чего простое! Речь идет о том, чтобы заграбастать все сто тысяч франков, которые швейцарское правительство ежегодно выделяет на премирование лучших стрелков в тирах швейцарской федерации. В молодости Бомпар метко стрелял жаворонков. Теперь ему надо напрактиковаться, и он до конца жиэни будет обеспечен ежегодной рентой в сто тысяч франков. И какой легкий заработок! Обойти всю Швейцарию, кантон за кантоном, с ружьем за плечами…

Этот сновидец наяву тотчас воодушевился, пустился в пространные описания, он уже влезал на ледники, сходил в долины, по течению горных рек, рушил лавины перед потрясенными молодыми людьми. Из всех выдумок, рождавшихся в его исступленном мозгу, эта была самая необычайная, но он говорил о ней с полной убежденностью, глаза его лихорадочно блестели, от внутреннего жара на его лбу, изрытом глубокими морщинами, словно проступали шишки.

Внезапное появление Межана, вернувшегося из суда, прервало эти бредовые речи.

— Чрезвычайной важности новость!.. — произнес он, отдуваясь и бросая портфель на стол. — Министерство пало.

— Что вы говорите?

— Руместан берет портфель министра народного просвещения.

— Я так и знал, — заявил Бомпар и, уловив недоверчивые усмешки, поспешил добавить: — Знал, господа, знал… Я там был… Я только сейчас оттуда.

— Что же вы не сказали?

— А зачем?.. Мне же никогда не верят… А все из-за моего аццента, — сказал он с наивной покорностью судьбе. Комизма этой фразы никто не заметил, — слишком велико было изумление.

Руместан — министр!

— Ну, ребята, и хитрец же наш патрон!.. — повторил великан Лаппара; он сидел на легком табурете и, задрав ноги к потолку, пофыркивал. — Как это он ловко все проделал!

Рошмор с негодованием выпрямился.

— Какая тут хитрость, дорогой мой!.. У Руместана совесть чиста… Он летит по прямой, как ядро.

— Во-первых, мой мальчик, теперь ядер нет. Есть снаряды. А снаряд делает вот что.

Кончиком ботинка он описал траекторию.

— Пустозвон!

— Простофиля!

— Господа!.. Господа!..

А Межан в это время думал, какой все же удивительный человек этот Руместан, какая это сложная натура. Даже люди, постоянно общающиеся с ним, судят о нем различно:

«Хитрец». «Человек с чистой совестью».

Оба эти мнения имели сторонников среди самой широкой публики. Он-то знал Руместана лучше, чем кто-нибудь другой, и ему было хорошо известно, что легкомыслие и лень смягчали в Руместане темперамент честолюбца, что он был и лучше и хуже своей репутации. Но правда ли это — насчет министерского портфеля?.. Межану захотелось проверить слух; он окинул беглым взглядом свою фигуру в зеркале — все ли в порядке — и, перейдя через площадку лестницы, прошел к г-же Руместан.