Том 6. Письма

...и скрывается какой-нибудь ноябрь. — В. С. Чернявский вспоминает встречи с Есениным в Ленинграде в апр. 1924 г.: «<...>Он вдруг пришел в страшное, особенное волнение. “Не могу я, ну как ты не понимаешь, не могу я не пить. Если бы не пил, разве мог бы я пережить все это, все?...” <...> Чем больше он пил, тем чернее и горше говорил о современности, о том, “что они делают”, о том, что его “обманули” <...> В этом потоке жалоб и требований был и невероятный национализм, и ненависть к еврейству, и опять “весь мир — с аэроплана” и “нож в сапоге”, и новая, будущая революция, в которой он, Есенин, уже не стихами, а вот этой рукой будет бить, бить... кого? он сам не мог этого сказать, не находил... <...> Он опять говорил, что “они повсюду, понимаешь, повсюду”, что “они ничего, ничего не оставили”, что он не может терпеть (“Ненавижу, Володя, ненавижу”). <...> И неизвестно было, где для него настоящая правда — в этой кидающейся, беспредметной ненависти или лирической примиренности его стихов об обновленной родине» (Вл. Чернявский, «Три эпохи встреч», автограф и машинопись с правкой и подписью, май 1926 г., ГЛМ).

Вариант опубликован: «Чем больше он пил, тем чернее и горше говорил о том, что все, во что он верил, идет на убыль, что его “есенинская” революция еще не пришла, что он совсем один...» (Восп., 1, 230).

...оставим этот разговор про ТЁтку. — Графическое оформление Есениным последнего слова, воспроизводимое здесь по автографу, скорее всего, не случайно: «Тётка» обозначает ГПУ (Государственное политическое управление). Иванов-Разумник, друг и наставник Есенина, вспоминал:

«“Тёткой” прозвали мы в небольшом писательском кругу — ГПУ, а поводом к этому послужили две строчки из поэмы “Комсомолия” замечательного поэта земли русской Безыменского:

Комсомол — он мой папаша,ВКП — моя мамаша...

Этот запоминающийся дистих, без ведома автора очаровательно пародирующий пародию Глеба Успенского (“который был моим папашей, который был моим мамашей”...) как-то, к случаю, позволил мне сказать, что хотя не у каждого из нас есть трехбуквенная мамаша, но зато у каждого имеется трехбуквенная тётка ГПУ; еще Фамусов о ней знал, грозя сослать дочь — “в деревню, к тётке, в глушь, в Саратов!”...» (Иванов-Разумник. Тюрьмы и ссылки, Нью-Йорк, 1953, с. 84; в указ. соч. повсюду упоминаются «тётка», «тётенька», «тётушка», «тёткины сыны», «тётушкины адъютанты», напр., там же, с. 85–87, 89, 131, 132, 136–139, 152, 159, 161, 163, и т. д.).

Приведенных Ивановым-Разумником строк («Комсомол — он мой папаша, // ВКП — моя мамаша») в указанной поэме Безыменского нет. Но аналогичный пафос пронизывает ее конец: «Мы, Октября стальные дети, // <...> // Из нас бы каждый сердце вынул // Иль с радостью хоть где корпел, // Чтоб только быть достойным сыном // Огромной мамы — РКП! // <...> // Завод — отец, Ячейка — дом. // Семьища — книги, труд, ребята. // Мы в Комсомолии живем — // Стране великой и богатой. // Мне радость — брат, а солнце — тезка. // Вот ковка дней. Я кузнецом // И вот вам, вот мое лицо — // Лицо рабочего подростка» (цит. по кн. «Комсомольские поэты двадцатых годов» (Библиотека поэта. Большая серия), Л., 1988, с. 595; см. там же — с. 556).

Слова Фамусова «В деревню, к тётке, в глушь, в Саратов» — в пьесе А. С. Грибоедова «Горе от ума», действие IV, явление 14. Намек на эту же строку находим и в «Комсомолии» Безыменского: «На фронт захочешь... Что такое? // В Саратов! К тёткам! В глушь! В уезд! // Да, все мы ходим под Цекою... // Но за Цекой — никто не съест» (Комсомольские поэты двадцатых годов, с. 594).

Запиши их лучше у себя «на стенке над кроватью». — Намек на привычку Кусикова записывать свои стихи на стене над кроватью.

132. А. Дункан. Вторая половина февраля — первая декада апреля 1923 г.

Шнейдер, с. 68.

Печатается по первой публикации. Местонахождение подлинника телеграммы неизвестно.

Датируется временем пребывания Есенина в Берлине (1923 г.: с 16 февр. по начало второй декады апр.; см. также коммент. к п. 134) в сопоставлении с воспоминаниями И. Шнейдера.

«Никто не понял бы эту телеграмму, текст которой приняли на берлинском почтамте, очевидно, за частный шифр, — писал Шнейдер. — Но Айседора быстро расшифровала одной ей понятный “код”: “Изадора! Браунинг убьет твоего дарлинг Сергея. Если любишь меня, моя дарлинг, приезжай скорей, скорей”.

Заложив за 60 тысяч франков три принадлежащие ей картины Эженя Каррьера, ценность которых была во много раз выше, она выехала в Берлин» (Шнейдер, с. 68).

133. Е. А. Есениной. 22 апреля 1923 г.

Есенин 5 (1962), с. 170–171.

Печатается по автографу (РГБ). Письмо написано на бланке «Carlton Hotel / Champs Elysées / Paris»; гриф отеля — на последней странице письма.

Датируется по почтовому штемпелю на конверте: «Paris/17/22–4/23/Depart».