По дороге дикарь то и дело нагибался, срывая цветки и зеленые початки или выдергивая из земли все растение, ради его корня. И цветки, и початки, и корни стремглав летели в его бездонный желудок. Петька, давно прислушивавшийся к унылой музыке внутри себя, пытался во всем подражать дикарю. Но цветки казались ему приторно сладкими, початки – вяжуще-кислыми, корни – горькими. Есть их он не мог, несмотря на откровенный голод.
Когда их тропинка проходила мимо капустной пальмы, дикарь, выразительно улыбнувшись Петьке, остановился. Он повел взглядом по длине всего дерева и задержался на зеленых кистях под самой кроной.
– Неужели полезет? – испугался Петька. Пальма была около 40 метров высоты и до самой верхушки не имела ни одного сучка. Ее ствол – в обхвате два хороших телеграфных столба – был покрыт в нижних двух третях серой шероховатой корой и гладкой зеленой – в верхней трети.
Неприступность дерева не смущала Дой-ну. Он снял с себя травяной поясок, который после некоторых манипуляций с ним оказался веревочкой длиной больше двух метров. Этой веревочкой Дой-на опоясал дерево, захватив концы в руки. Высоко подбросив руки вместе с пояском, он уперся подошвами ног в кору дерева и, быстро перебирая ногами, полез по стволу вверх, туловищем вися в воздухе: Когда туловище приняло почти горизонтальное положение, он осторожно передвинул поясок выше и снова заработал ногами. Так, попеременно, то взбрасывая поясок, то переступая ногами, он подобрался к верхней трети пальмы, имевшей нежную зеленую кору. Здесь веревочка-поясок могла соскользнуть, не задерживаясь на гладкой коре, и Дой-на легко обошелся без нее. Отсюда ствол значительно утончался. Обхватив его ногами и повесив веревочку на шею, он пополз вверх самым обыкновенным способом, каким пользуются все ребятишки в мире, карабкаясь на тонкие березы или на гимнастические шесты. Пальма гнулась в дугу под его тяжестью. У Петьки вчуже замирало дыхание.
Скоро на землю полетели сочные зеленые кисти. То были цветочные почки капустной пальмы. Вслед за ними соскользнул вниз ликующий Дой-на. Он нисколько не хотел удерживаться от хвастовства, – излишняя скромность была ему чужда. К сожалению, Петька не понимал его хвастливых речей, что не помешало ему ответить на них парой теплых слов.
– Ах ты, крокодилище-крокодил! – воскликнул он тоном похвалы и изумления.
– Лёкодиль… – повторил Дой-на и удовлетворенно закивал головой.
С последними словами он выплюнул изо рта двух жирных розовых гусениц и самоотверженно передал их Петьке для съедения. Петька взял гусениц и, недолго думая, раздавил их ногой. Это был варварский поступок, совершенный в оторопелости. Дикарь вытянул лицо, засверкал глазами и обнаружил желание крупно разругаться. Но Петька пресек это желание в корне, торжественно заявив, что крокодилам не следует выходить из себя, так как раздражение портит пищеварение.
– Лёкодиль… пищрение… – подумав, согласился Дой-на. Затем, отделив половину капустных гроздей для себя, другую половину он отдал Петьке.
Этот сорт пищи пионеру более пришелся по душе. Грозди вкусом своим напоминали ему те самые яблочки с далекого пустыря, от которых, когда их ешь, невольно зажмуриваешься.
Подкрепившись, приятели тронулись далее.
Где эвкалипты из великой семьи своей выдаются яркой, сметанного цвета корой и непролазно, непроходимо стоят заросли австралийского «чайного дерева», где благородный мирт со снежно-восковыми цветками распространяет кругом пряный аромат, где по белому речному песку растыканы редко гигантские деревья-бутылки, – там, в маловодной Австралии, ищи воду, ибо где нет ее, где подпочва лишена влаги, эти диковинные и чудесные деревья не растут.
И вот – такая местность. Широкое и глубокое русло некогда многоводной реки. Ныне, вместо реки, игривая речушка змеится в ярких зеленях. Но почва кругом пропитана влагой – память о бурном весеннем половодьи, когда вместо змеистой речушки мчался грозный поток.
Теперь на белом искристом песке спокойно красуются мирты, торчат там и здесь деревья-бутылки и зеленым сплошным барьером заполняют все промежутки «чайные деревья». Это в русле. А по высоким берегам расположились каймой красавцы-эвкалипты, с белой кожей и голубовато-серой листвой. Их трехобхватные стволы с далекого расстояния сливаются вместе и кажутся богатырским частоколом, замыкающим русло с обеих сторон. Вверху же, в знойном небе, перпендикуляром к земле, колдует ослепительным огнем тропическое австралийское солнце.