Том 6. Революции и национальные войны. 1848-1870. Часть аторая

В обеих этих тенденциях сказывалось влияние Леконта де Лиля и Теофиля Готье. Они ничуть не сердились, когда их называли бесстрастными. Они образовали маленькую школу, привлекавшую к себе довольно много внимания в годы Второй империи. Из нее вышли некоторые замечательные поэты, но о них мы поговорим в своем месте, тем более, что они, как это часто бывает, распрощались с тенденциями, общими всей их школе, лишь только дошли до сознания своей собственной оригинальности.

Вне их кружка стоял Отран; частью в театре, где он вызвал рукоплескания своей пьесой Дочь Эсхила, частью томиками своих стихов, в которых он изображал — сплошь и рядом сильно и почти всегда изящно — красоту полей и моря, он добился значительной известности, вполне удовлетворявшей его врожденную скромность.

В высокомерном, хотя не совсем полном уединении Шарль Бодлер — при весьма слабом таланте — выработал в себе вымученную оригинальность, которой некоторые молодые люди его времени, а также и нашего, слишком легко позволили себя одурачить. Благодаря некоторым стихотворениям, написанным в приподнятом тоне или изящно выражающим редкую и эксцентричную мысль, а также благодаря некоторым болезненным переживаниям, не всегда вытекавшим из чистого источника и описанным в томной, возбуждающей форме, жиденький томик Бодлера заслуживает внимания людей любознательных и еще некоторое время будет читаться с интересом. Но пытаться сделать из него одно из славных имен французской литературы — это значит подражать одной из черт его характера, а именно — упорному стремлению к мистификации.

В последние годы империи выступили Сюлли Прюдом, Франсуа Копне и, наконец, Хозе-Мариа де Эредиа, с которыми мы встретимся ниже, в пору их наибольших успехов, иначе говоря при Третьей республике.

Театр. Театр, не создавший ничего замечательного в области трагической драмы, — ибо можно указать здесь лишь пьесы Понсара Влюбленный лев (1866) и Галилей (1867), да пьесы Луи Буйе Г-жа Монтарси (1856) и Заговор в Амбуазе (1866), — блистал «высокой» и даже «низкой» комедией в течение всей Второй империи и в следующие за ней годы. Два соперника, всегда остававшиеся друзьями, Эмиль Ожье и Дюма-сын, в продолжение указанных двадцати или двадцати пяти лет создали комический репертуар, подобного которому не существовало за последние полтораста лет, и заняли место классических писателей комического жанра наряду с Мольером, Реньяром, Лесажем и Бомарше.

Оба они (в особенности Ожье) испытали на себе влияние Бальзака и поворота к реализму, сигнал к, чему во всяком случае был подан Бальзаком. Оба они старались освободиться от присущего им (первому в очень слабой степени) романтического элемента и стремились наблюдать и в живых красках изображать окружавшую их действительность. Оба они успели осуществить свою задачу сообразно своему темпераменту и индивидуальным особенностям своего таланта, порвали с искусной, но поверхностной и условной манерой Скриба (сумев в то же время использовать ее положительные стороны) и вернули французскому театру всю славу минувших великих эпох.

Ожье был во Франции основоположником реалистического театра. Эту славу он разделяет с Дюма-сыном, но если строго придерживаться хронологических дат, то пальма первенства принадлежит в данном случае Ожье, так как Габриэль относится к 1849 году, а Полусвет — к 1855 году, и даже Дама с камелиями (если признать эту драму реалистической) — к 1852 году. Ожье не сразу сделался реалистом. В начале своей литературной карьеры он искал нового пути. Врожденный антиромантик, не знавший, однако, чем заменить романтизм, закадычный приятель Понсара, он на первых порах мечтал о некотором возрождении классической древности. Отсюда его Цикута (1845) — хорошенькая пьеска, но слишком смахивающая на школьное упражнение. Затем он сделал некоторые попытки в области чисто психологической комедии; сюда относится его Честный человек (1845), пьеса весьма интересная, но требующая для полного ее понимания значительного напряжения мысли и потому не могущая рассчитывать на большой успех у публики.

Наконец в Авантюристке он дал первый опыт реалистической драмы, хотя и сделал это не прямо и не решительно; Авантюристка была задумана как реалистическая драма, но автор отступил перед грубостью сюжета. Желая изобразить старика, завлеченного в сети куртизанкой и бесцеремонно спасаемого собственным сыном, он не посмел одеть своих героев в современный костюм, например в гусарские панталоны Филиппа Вридо, и перенес действие в XVI век. Таким образом получилась, так сказать, пересадка реалистической драмы. В Габриэли (1849) Ожье окончательно дал образец новейшей мещанской драмы, решительно направленной против романтизма, проникнутой буржуазным настроением и заканчивающейся буржуазной моралью.