Том 6. Сны фараона

Содрогнутся светила, сдвинется Земля со своего пути и взорвется она огнем вулканов. И придет зима туда, где вечный праздник лета, и горячие ветры растопят тысячелетние льды Гималайских вершин. И хлынут дожди, смывая дома и поселки, и океанские волны обрушатся на беззащитные города.

И будут гореть леса, и жестокая засуха испепелит посевы, и сгинет человеческий род. И это станет концом кали-юги.

Так обновится, вступив в новую кальпу, природа. И новые поколения научатся читать судьбу в изменившемся узоре созвездий, и вновь откроют тайные места, где сплетаются жилы времени, как струи в ручье.

Но прежде чем первый ассур взовьется пламенем ярче тысячи солнц, ударив в сердце Великого Гуру, сместятся петли причин и следствий, и узлы времени в новом рисунке завяжутся на канве измерений. И по-иному забьются сердца, тоскуя по уходящей любви. Когда человек полной мерой постигает себя, он ощущает биение сердца Мира.

«Пространство внутри сердца такое же огромное, как Вселенная. Именно в сердце заключены все миры, небо и земля, огонь и ветер, солнце, звезды, луна и молния».

Так говорят «Упанишады».

Ом — тат — сад.

От начала творения эти слова.

Авентира семнадцатая

Москва, Россия

Плача от бессилия и обиды, Ратмир трясущейся рукой накручивал и накручивал телефонный диск. Бил по рычагу и снова гонял проклятое дырчатое колесико, меняя сперва последние, затем первые цифры. Бесчисленные комбинации сводили с ума. Хотелось расколотить проклятый аппарат — черный с оленьими рожками, как было когда-то у родителей, — о собственный череп. Он уже не помнил, с какого телефона, из чьей квартиры звонит (понимал, что не из дома), а тот самый первоначальный номер, тоже взявшийся неизвестно откуда, странным образом растворился в памяти. А вдруг он был единственно верным? Вдруг тогда — случайно! — не соединилось? Вернуться к исходному семизначью оказалось труднее, чем продолжать бессмысленный перебор.

Были ли в трубке гудки, отвечал ли хоть кто-нибудь на звонок? Ратмир почему-то не обратил на это внимания. Сотрясаемый маниакальным упорством, когда иссякло терпение ждать и невозможно остановиться, он до потери сознания долбил и долбил в одну точку.

Внезапно, набрав всего три цифры, он услышал — услышал ее голос! Звонкий, отчетливый, с неподражаемым тембром, от которого холодело в груди. Он звучал оживленно, с той веселой приветливостью, что всегда отличала Нику. Даже с совершенно чужими людьми она умела разговаривать, словно с самым близким другом. Ратмира, сколько он не кричал, она не слышала, продолжая беспечно болтать о всяких пустяках. Или это были не пустяки? Еще одна странность: всем существом своим он вслушивался в ее голос, вбирая его, как воздух, которым дышал, но слова почему-то скользили мимо. Случайно вклинившись в разговор, он так и не понял, с кем и о чем она говорила.

Переполненное отчаянием, разрывалось от боли сердце, хоть и знало, что все происходит во сне.

Телефон, который не соединяет, был постоянным кошмаром Ратмира. Или монета не лезла в щель, или приходилось устранять неисправность, связывая то медные жилки, то какие-то мудреные контакты, смыкавшиеся не так, как требовалось. Иногда под рукой оказывались и вовсе совершенно непригодные предметы, вроде резиновой грелки из детства, но по сну выходило, что и ее, ценой невероятных ухищрений, можно как-то приспособить для разговора, от которого зависела жизнь.

И в этом, тем же порядком текущем, сне он как бы вспоминал все предшествующие усилия, тщась учесть накопленный опыт, догадываясь притом, что спит и может в любую секунду проснуться.

«Не надо! — предостерег его кто-то очень знакомый, и он догадался, кто именно. — Оставайся там и не бойся. Она сама скажет тебе».

…Было это лет двенадцать назад, в его первую малайзийскую поездку. Как видеопленка при скоростной перемотке, память высветила мельтешащие кадры: старик в клетчатом саронге, продавший малайский крис с извилистым лезвием (это действительно было в Кота Бару), дикий ананас, изранивший руки (такое тоже случилось в пальмовых зарослях на Берегу Страстной Любви) и сразу, хотя трудное путешествие в Верхний Перак заняло две недели, — хижина на могучем дереве в джунглях. На Западном склоне Главного хребта, — подсказало дневное сознание, просачиваясь в фантасмогории ночи.