Том 6. Созревание плодов. Соляной амбар

Леонтий поднял голову, посмотрел на старческую спину Никиты Сергеевича, глаза Леонтия стали ласковыми.

– Я еду с вами, – повторил Никита Сергеевич. Леонтий поднялся с дивана, веселый, неуставший, подошел к Молдавскому, обнял сзади за плечи, – сказал:

– Стало быть, все же на самом деле с нами, с рабочими, с пролетариатом, за рабочее будущее человечества?! – не гроза, а водораздел миров? – не народничество, а марксизм?!

Никита Сергеевич стоял, не оборачиваясь к Леонтию.

– Восстание начнется послезавтра, старик, завтра ночью мы уезжаем. Вам не надо ехать, – мы вернемся к вам и пришлем наших товарищей, если понадобится зализывать раны. Елена и Надежда, они тоже не едут, – поберегите их, старик!.. А длинный разговор… – я так давно не спал, я пойду спать, я хочу выспаться до завтра. А когда я вернусь, вы расскажете мне вашу судьбу. Я знаю, – то, что вы сейчас сказали, – это ее завершение. Не сердитесь, отец, послезавтра восстание!..

…6-го декабря в Москве началось вооруженное восстание рабочих.

С 4-го на 5-е ночью по дну оврага к задам пустого и заброшенного соляного амбара, что стоял у моста между Камынском и Чертановом, подъехали сани, запряженные лошадью учителя Григория Васильевича Соснина. Ночь легла черной, заметал первый снег. Амбар безмолвствовал, пустой и заброшенный. С моста, с пустынной площади перед мостом, с саддердиновского переулка, с чертановских задов поодиночке к задам соляного амбара сошлись люди. Их было немного. Они были молчаливы. Последним от моста пришел Климентий.

Из развалин амбара люди вынесли и сложили в сани – мешок, набитый револьверами пополам с картошкой, дерюгу с решетами, куда вместо сеток вставлены были ружья, еще дерюгу, зашитую так же, как зашивал свои корзинки для отправки в Москву чертановский Иван Лукьянович Нефедов, отец Ванятки.

Лошадь пошла по дну оврага к его началу, к полям. Впереди и сзади лошади в дозоре шли люди. У начала оврага, в ольшанике, люди остановили лошадь, собрались все вместе, уславливались, прощались.

– Вы, Артем Иванович, поездом, как уговорились, езжайте на разъезд Уваровский, переговорите еще раз с товарищами, задержите какой-нибудь товарный или воинский, мы будем там часа через три, поедем нижней дорогой, там потише. Если на полустанке что-либо, казаки там, что ли, – предупредите, – говорил Леонтий Шерстобитов.

Высокий, на полторы головы выше Леонтия, Никита Сергеевич снял шапку, молча, по очереди, обнял, перецеловал товарищей.

Шерстобитов мерзнул на ветру в студенческой фуражке, маленький и нахохленный >в холоде. Никита Сергеевич поцеловался с ним с первым.

Никита Сергеевич стоял с опущенною непокрытой головой.

Ночь была очень черна, еще не окончательно зимняя. Лошадь тронулась, двинулись люди. Никита Сергеевич остался один, растворяясь во мраке.

– Товарищи! – крикнул из мрака Никита Сергеевич, – желаю счастья, товарищи!..

– Надежду и Елену не забывайте! – ответил из мрака Леонтий.

На перекрестке дорог от саней к станции отделился и исчез во мраке Артем Обухов. Ночь лежала беззвездной и черной, заметал снежок и холодил людей.

Последним за санями шел подросток. На втором перекрестке дорог подросток сказал:

– Товарищ Леонтий, товарищи! – разрешите и мне тоже с вами в Москву…

– Нет, Клим, не надо. Ты еще молод, голубчик… Ты еще пригодишься, ты ведь старший в семье, семью тебе растить, если что с нами случится… Клавдия Колосова осталась ночевать в коммуне, пойди к Анюте, постереги ее… Иди, милый!.. Если… ежели что – катись на Урал к дяде, спроси на меднорудном Фому Талышкова, – скажи, мол, отцу голову проломили…

От саней к Чертанову отделился и исчез во мраке Климентий Обухов. Был полночный час. Климентий прошел мимо своего дома в Чертанове, через мост у соляного амбара, мертвым переулком с темными в полночи окнами. Сад Мишухи Усачева стоял пустой, безмолвный. Дверь в хибарку была отперта. Анюта спала. Климентий сел к столу у окошка, положил голову на стол. Анюта окликнула:

– Мама?..

– Нет, это я, Клим… Уехали. Леонтий Владимирович сказал, – помереть, это еще не так страшно, как жить сукиным сыном… Ты спи, Анюта, мама в коммуне останется… Не взяли меня… Отец и Леонтий Владимирович сказали: – если, ежели что, на меднорудном живет Фома Талышков…

В доме было безмолвно, когда вернулся Никита Сергеевич. В столовой рядом, обнявшись, сидели у печки и грелись фельдшерица Елена Сергеевна Волгина и учительница Надежда Андреевна Горцева. У стола дремала ткачиха Клавдия Колосова.

– Уехали?

– Уехали…