В тот же день к вечеру Климентий и Дмитрий вернулись на Векшинский, и ночью оба были арестованы. И в Векшинском застенке при полицейском участке на дворе пожарной команды, и затем в Екатеринбургской тюрьме были товарищи. Провокаторы, кроме всего прочего, легко познаются путем перекрестного опроса: семь человек знали о том-то, и это вскрылось, стало быть, один из семерых был провокатором; но четверо из этих семерых знали уже о другом, и это не провалилось, стало быть, здесь провокатора не было; а пятеро, из которых двое были от прежней семерки, но в четверке не были, знали уже о третьем и это третье провалилось, – быть может, один из этих двоих от первой семерки провокатор? – где были эти двое, что делали они, что они знали и что шло по их пятам? – этот был с этим-то, и они провалились, но он не был с теми-то, и те уцелели, – этот знал то-то только от Ивана, и Иван сидит… Векшинский провокатор был найден, – векшинский, он же екатеринбургский. – В тюрьме были товарищи, но и за тюремными стенами тоже были товарищи, письма от товарищей приходили с воли и письма уходили на волю к товарищам, в глубочайшем подполье, конечно. И с воли Климентию написал провокатор, прикидывавшийся братом и другом, – провокатор спрашивал, где типография, ибо она нужна для дальнейшей работы, и он, провокатор, предлагал свои услуги, как типограф, – Климентий ответил провокатору: 27-го мая, в 10 часов вечера или сейчас же по приходе сибирского поезда, в России, около разъезда Затишье, по дороге в сторону города Рогожска, в двух верстах от станции, вправо от полотна железной дороги, в овраге у заброшенного моста, – он, в соломенной шляпе, получит типографию от знакомого и известного в лицо человека. В тюрьме были товарищи – и за тюремными стенами так же были товарищи, письма приходили с воли и уходили на волю, в глубочайшем подполье.
27-го мая была свадьба Мишухи Шмелева, он же Максим. Андрей был шафером в память общего босоногого детства. Анны не было на свадьбе. На свадебном пиру Андрей не остался. По дороге со свадьбы он заходил к Анне, ее не было дома. Одна из дверей в один из подвалов соляного амбара обвалилась окончательно, засыпала щебнем вход: из другого подвального помещения замаскированный ход вел в то подполье, дверь в которое обвалилась; ни единая щель не пропускала в подземелье и не выпускала оттуда – ни света, ни звуков. Там была типография. С десяти вечера, когда стемнело, до полночи Андрей пробыл в подполье. Майская ночь полегла на землю всем своим весенним благословением. Сна не было, Андрей пошел к Анне, отдохнуть и поразговаривать. Анны не было дома, Мишуха Усачев сказал, что она обещала быть никак не позже двенадцати. Никита Сергеевич затворился уже у себя в кабинете, в мезонине, – Андрей пошел в сад и сидел в саду, с Мишухою Усачевым. Цвела сирень, и сад пахнул сиренью. Анна вернулась к часу ночи, она пришла домой через сад, в белом платье, как яблоневый цвет. Она была очень бодра, никак не уставшая, все эти дни после экзаменов, – казалось, она жалела каждый час жизни и ничего не хотела откладывать ни на час. Андрей и Анна прошли в комнату Анны. На столе и на окнах стояли громадные букеты сирени, в стеклянных банках и в ведрах. Анна села к столу, положив руки на стол. Они и, должно быть, ее мысли были бодры, как запах сирени. Анна весело тряхнула косами.
– Мне хочется, Андрей, писать Климентию, – можно при тебе?..
– Пиши, конечно.
Вскоре постучал Иван Кошкин. Андрей спрятался за занавеску, чтобы Кошкин его не видел.
– Ты слыхал? – спросила Анна, вернувшись.
– Да.
– Какой негодяй!
– Не единственный…
Анна села к столу, чтобы продолжить письмо, – и прервала писание, откинулась на спинку стула, далеко вперед протянула руки, опустив их на стол, глаза смотрели далеко вперед.
– А знаешь, Андрей… Этот негодяй приходил ко мне, потому что он трус и убийца… – Анна помолчала, глядя далеко вперед. – И знаешь, я сегодня убила человека – вот этою моею рукою! – И Анна ласково глянула на большую, сильную, красивую свою руку, обнаженную до локтя.