Читаем Том 6. Третий лишний полностью

Том 6. Третий лишний

На следующий день едем за обратным билетом — хватит, нажился. Долго голосуем — все мимо. Некорыстный народ в Дивногорске. Автобусом доезжаем до Слизнева и там ждем электричку, на которой и катим до станции Енисей. Красота кругом! Лиственницы горят, как наша береза — светлее, жарче, яснее. Не до них. На станции нас ждет мой товарищ — теперь секретарь тамошних писателей Сергей Задереев. Мы кидаемся с ним в роддом к Олегу Корабельникову (дежурный врач и писатель). Однако нам и там не обламывается. Он отправляет нас к своему товарищу Сергею Мамзину — поэту, и тот (из того же, конечно, роддома) тащит нам бутылку спирта. Потом еще заворачиваем к прозаику Борису Наконечному, и тот — добрая душа — отваливает нам бутылку коньяку. Надо учесть величие этих жертв в то время.

Чуть не забыл, что метались мы уже без особенного гнева, потому что в кассе Аэрофлота, куда мы заехали сразу, кассирша узнала Вас до того, как Вы подали ей паспорт.

— Вы Виктор Викторович Конецкий? — И от смятения даже не смогла объяснить, как узнала. Вы на меня орлом — учись, салага, как надо писать, — девушки от Сахалина до Мурманска должны видеть вас во сне и узнавать сердцем.

А дальше уже было „неинтересно“: Вы вспоминали рейс, материли хозрасчет (где они теперь возьмут тех молодцев, которые будут поддерживать в Арктике фрахтовые связи и которые должны быть евреестее всех евреев?), посмеивались над вновь переименованным в „Россию“ „Брежневым“ и над тем, как ребята с особенной злостью орали с борта: „Ильич, возьми на усы!“

Говорили (смутно помню — уж донимали ночами) об аварии на какой-то подводной лодке, о пожаре в четвертом отсеке, о том, что командиры имели приказ на затопление. Но тут обошлось. И назавтра Задереев сказал, что слышал по радио: экипаж спасли, а лодку — не удалось.

Потом пришла тетка Анна Константиновна (вдова Кольчи-младшего из „Последнего поклона“ с собачонком Тишкой), и В. П. пел с нею, и чудно пел старые „бабушкины“ песни. Мне бы, дураку, слова записать, так нет. Но что пели до слез хорошо — у них все поют. Глаза оба прикроют, и пошло-о! И песни не для барышень, не наши советские — не подпоешь. Из наших-то одну и любили, и В. П. всегда объявлял ее: „Композитор Будашкин „Ой, тайга, тайга““ — и вперед, тут не до куплетов.

Назавтра утром Вы улетели, поклявшись никогда не пить и бросить угрюмую морскую публицистику для румяной паустовской прозы.

Ф-фсе!

Обнимаю Вас, Ваш В. Курбатов.

Псков».

Это РДО от Резепина получил уже дома в Питере:

ПРИХОД МУРМАНСК 16 НАЛИЧИИ ДВОРНИЦКИХ ВАКАНСИЙ ВАШЕМ ЖЭКЕ ЗАРЕЗЕРВИРУЙТЕ МЕСТО ВАШЕМУ ПОКОРНОМУ СЛУГЕ ТЧК ПРОПУСТИЛИ САМОЕ ИНТЕРЕСНОЕ ОБНИМАЮ = ЮРИЙ

Постоянный крен на траверзе Колгуева (Баренцево море, чистая вода). 43 градуса крен! Обрубили найтовы, но караван слипся и за борт не пошел. Юра дал SOS. Караван сдергивали при помощи рыбаков или какого-то гидрографического суденышка. Не булькнули мои корешки тогда только чудом.

Это я уточнил, когда после непонятной телеграммы про «наличие дворницких вакансий» позвонил в пароходство.

Долго говорить про аварийную ситуацию с «Кингисеппом» не стали: «Что ты, Викторыч, про такие мелочи интересуешься? Слышал, что на Дальнем Востоке „Советская Киргизия“ сгорела?.. Да, да. Сгорела, как бочка с бензином. Два человека из экипажа накрылись, а ты со своей ерундой…»

Я все-таки дотянул эту рукопись. 14 лет тянул.

За окнами мокрые крыши родного города, и по ближней крадется к слуховому окну убежавший в самоволку кот…

Поет Анна Герман, и я читаю книгу: «…Мой корабль стоит на якоре в родном порту, где его не могут настигнуть штормы. Вот отчего я так расхрабрился. И все же не будьте слишком строги…»

2000