Том 7

Затем мистер Дрисколл сошел с трибуны, и аудитория, вопреки обыкновению, проводила его не аплодисментами, не выкриками партийных лозунгов, а недоуменной глубокой тишиной.

Загадочная фраза облетела весь город и произвела невероятную сенсацию. Все недоумевали: «Что хотел сказать судья?»

Все задавали друг другу этот вопрос, но не получали на него ответа, ибо судья ограничился лишь намеком, ничего, однако, не объяснив; а когда обращались к его племяннику, тот отвечал, что понятия не имеет о том, что хотел сказать дядюшка. Вильсон же, когда его спрашивали, отвечал вопросом на вопрос: «А вы сами что думаете насчет этого?»

Избранным на пост мэра Пристани Доусона оказался Вильсон. Братья-близнецы потерпели поражение, жесточайшее поражение, и все друзья и знакомые отвернулись от них. Том уехал в Сент-Луис совершенно счастливый.

Пристань Доусона получила на недельку передышку, в которой сейчас очень нуждалась. Но город ждал чего-то, в воздухе пахло событиями. От напряженной предвыборной деятельности судья Дрисколл даже слег, но ходили слухи, что, как только он поправится, граф Луиджи вызовет его на дуэль.

Братья-близнецы отрешились от общества и в полном уединении переживали свой позор. Они избегали людей и выходили на прогулку только поздно вечером, когда на улицах не было ни души.

Глава XVIII

РОКСАНА ПРИКАЗЫВАЕТ

Благодарность и предательство — это по сути дела начало и конец одной процессии, Когда прошел оркестр и пышно разодетые важные лица, дальше уже не стоит смотреть.

Календарь Простофили Вильсона

День Благодарения. Сегодня все возносят чистосердечные и смиренные хвалы богу, — все, кроме индюков. На островах Фиджи не едят индюков, там едят водопроводчиков. Но кто мы с вами такие, чтобы поносить обычаи Фиджи?

Календарь Простофили Вильсона

В пятницу после выборов целый день лил дождь. Лил как из ведра, не переставая, точно собираясь добела отмыть прокопченный город Сент-Луис, — но, конечно, старался зря. Около полуночи Том Дрисколл возвращался под проливным дождем в пансион, где он жил. Не успел он закрыть зонт и ступить в прихожую, как следом за ним вошел какой-то человек, по-видимому тоже квартирант, и, закрыв дверь, стал подниматься позади Тома по лестнице. В темноте Том нащупал свою дверь, вошел к себе и зажег газовый рожок; потом, насвистывая, повернулся — и вдруг заметил, что незнакомец тоже неслышно скользнул в комнату и, стоя спиной к нему, запирает дверь. Свист замер на губах Тома, ему стало не по себе. Неизвестный обернулся, и Том увидел промокшее до нитки тряпье и черное лицо под поношенной шляпой с широкими полями. Ему стало страшно. Он хотел крикнуть: «Вон отсюда!», но слова застряли у него в горле. И тогда незнакомец заговорил первым. Он сказал шепотом:

— Тише! Это я — твоя мать!

Том повалился на стул и, еле ворочая языком, забормотал:

— Я виноват, я поступил дурно, я знаю, но я хотел тебе добра, ей-богу правда!

С минуту Роксана стояла, безмолвно глядя на него, а он корчился от стыда и бормотал бессвязные слова, то обвиняя себя, то делая жалкие попытки объяснить и оправдать свое преступление. Потом Роксана опустилась на стул, сняла шляпу, и пряди длинных каштановых волос рассыпались у нее по плечам.

— Если я еще не поседела, так не тебе должна говорить за это спасибо, — печально промолвила она, глянув на свои волосы.

— Я знаю! Я подлец! Но клянусь, я хотел тебе добра, клянусь!

Рокси начала тихо плакать, потом, всхлипывая, сквозь слезы заговорила. Слова ее звучали скорее жалобно, чем гневно:

— Продал человека в низовья реки — в низовья реки, и еще говорит, что это ради его добра! Да я бы с собакой так не поступила! Ох, устала я, измучилась, даже злость и та куда-то пропала; прежде, бывало, спуску не дам, если кто посмеет меня обругать или обидеть. А теперь словно какая-то другая стала. Где уж мне теперь бунтовать, когда я столько выстрадала! Сидеть да горько плакать — вот и все, что мне осталось!

Слова матери не могли не тронуть Тома Дрисколла, но вместе с тем они подействовали на него еще иным образом: разогнали давивший его страх, вернули утраченную было самоуверенность, наполнили мелкую душонку чувством покоя. Однако он хранил благоразумное молчание, воздерживаясь от всяких реплик. Тишина длилась довольно долго, только слышно было, как барабанит по стеклам дождь, стонет за окном ветер да всхлипывает время от времени Роксана. Потом плач ее постепенно утих, и она снова заговорила: