Том 7. Эстетика, литературная критика

Я придаю громадное значение могуществу машины, но все-таки должен сказать, что это могущество — проклятие буржуазной культуры, как раз то, против чего нас звали бороться. Мы не для того вышли на свет, чтобы окончательно сделать хозяйкой жизни машину, как это предполагает, например, Гастев, который эту мысль проводит чрезвычайно целостно во всей своей общественно-политической литературе ⁴. Мы пришли, чтобы освободить человека из-под власти машины, наша цель — так облегчить труд человека, так ограничить машинное производство, чтобы свободный человек высвободил и очень большое количество времени из машинного производства и стал бы действительно хозяином машины. Как говорил когда-то Гобсон, — мы сумеем обосновать наши машины в подвальном этаже и превратить экономику в нечто механически усвоенное и уже не являющееся проблемой нашего сознания, верхние же этажи мы заполним сознательной, творческой жизнью

⁵. Не может быть, чтобы мы свои песни и танцы строили только около машины; пусть ритм машин и явится некоторым элементом в нашей культуре (потому что машина есть очень важное явление), но машина не может быть центром нашего искусства.

В пролетарской поэзии источником образов явится, конечно, и машинный урбанизм, но он не удовлетворит всецело наших потребностей, ибо он может лишь толкать пролетариат к обесчеловечению и обезличению его, а мы этого вовсе не хотим.

У нас существует громадная евро-американская культура индивидуального творчества, того высокого искусства, которое создано гениями, великими талантами и просто талантами евро-американской культуры. Конечно, очень многое можно почерпнуть из произведении этого индивидуального искусства; я не сомневаюсь, что и в нынешнем Париже и Берлине есть кое-что, и может быть даже много ценных вещей, но эти вещи мало подходящи для пролетариата. Оттуда могут быть заимствованы высокие технические методы и приемы, из которых многое, вероятно, может быть усвоено — до тех пор, пока какие-нибудь новые технические методы и приемы, более совершенные, не сделают их ненужными. Там могут быть какие-нибудь отдельные пророки и предтечи того, чего ищет пролетариат; могут быть и другие различные ценности, и тем не менее это, несомненно, такая культура, которая зиждется и растет на основах чрезвычайно индивидуальных качеств. Не только потому, что буржуазия и предшествовавшие ей эпохи целиком базировались на индивидуалистическом принципе в смысле частной собственности, но и потому, что непосредственно производители этих высокохудожественных форм были художники индивидуального уклона, художники, наиболее отгороженные в своей личной, индивидуальной сфере жизни.

Ни в одной культуре нет более выраженного типа индивидуалиста, нежели именно у мелкобуржуазных художников, хотя бы они работали для коллектива, на самоуправление и т. д. Этот индивидуалистический привкус и делает это искусство слишком рыхлым в качестве почвы, на которой может взрасти искусство пролетариата. Из этой почвы можно выделить отдельные растения или какие-нибудь питательные соли и соки, но все это в целом чуждо нам.

А это приводит меня к мысли, что наряду с перечисленными элементами и даже больше, чем они, питательной средой для пролетарского искусства явится как раз массив народного искусства как раз то искусство, которое развивалось в родовой период.

Это искусство росло в веках, вместе с крестьянством всех стран, оно и создало основную комбинацию детерминатов, которые потом определяли характер и большинство высоких форм искусства различных отдельных цивилизаций.

Недавно мы пережили такой спор. Нам говорили музыканты: не нужно народных песен для пролетариата, потому что они крестьянские с оттенком кулацким и другими уклонами; прививая эти песни пролетариату, мы тащим его назад в деревенскую Россию, тогда как пролетариат, наоборот, должен двигать крестьянство в отношении к себе ⁶. Но у пролетариата нет большого культурно-художественного наследия, поэтому в этой области ему приходится подчиняться влиянию деревни, чрезвычайно богатой этим наследием, влиянию деревни, с ее бесконечной массой сокровищ формального изобразительного искусства, в особенности музыкального, словесного и т. д. Мы совсем не говорим, что из-за того, что пролетариат является классом-гегемоном, он должен отказаться заимствовать у своего великого брата и отца, откуда он вышел, — у мирового крестьянина — все те необыкновенные сокровища, которые мы обозначаем словом «фольклор» и которые представляют собою настоящий океан, переполненный самыми причудливыми и ярко светящимися формами.