Том 7. Книга 2. Дополнения к 1–7 томам. Рукою Есенина. Деловые бумаги. Афиши и программы вечеров

«ОТДЕЛ..... Г. МОСКВА 21 Ноября 1923 года

ПРОТОКОЛ №.....

Допроса, произведенного в гор. Москве Губ. Отделе ГПУ.....

По делу за №.....

Я нижеподписавш<ийся>..... допрошен..... в качестве..... граждан..... показал.....

1/ Фамилия Есенин

2/ Имя и отчество Сергей Александрович

3/ Возраст 28 лет

4/ Происхождение Крестьянин Рязанской губ., того же уезда, Кузьминовской <так!> вол<ости> с. Константиново.

5/ Местожительство Брюсовский пер., д. 2, корпус “Правды”, кв. 27. Прописан по Богословскому пер., д. 3, кв. 46

6/ Род занятий Поэт, сотрудничаю в “Известиях”, в “Красной Нови” и “Ниве” под фамилией.

7/ Семейное положение Разведен, в данное время живу без регистрации, от первой жены 2-е детей.

8/ Имущественное положение Нет, в деревне есть надел земли. Зарабатываю в месяц приблизительно 25 червонцев.

9/ Партийность Беспартийный.

10/ Образование Общее/Специальное 2 курса Ун<иверси>тета имени Шанявского

11/ Политическое убеждение Сочувствую Сов<етской> власти и РКП<б>

12/ Чем занимался и где служил учился

а/ До войны 14 года учился в Ун<иверси>тете им. Шанявского

б/ До Февральской Революции был в дисциплинарном б<аталь>оне за отказ писать стихи за царя 4 мес. был на военной службе.

в/ До Октябрьской революции Был дезертиром и жил на Севере

г/ С Октябрьской революции Писал стихи, статьи в “Известиях” и др. периодических изданиях.

В 1922 г. на аэроплане с разрешением выехал в Германию, из Германии в Бельгию, из Бельгии в Париж, затем в Америку, из Америки во Францию и из Франции был выслан в Голландию, а из Голландии в Берлин и отсюда в Россию. Вернулся в Россию в августе 23 года.

Показания по существу дела:

По дороге из редакции я, Клычков, Орешин и Ганин зашли в пивную. В разговоре мы касались исключительно литературы, причем говорили, что зачем в русскую литературу лезут еврейские и др. национальные литераторы, в то время когда мы, русские литераторы, зная лучше язык и быт русского народа, можем правильнее отражать революционный быт. Говорили о крахе пролетарской поэзии, что никто из пролетарских поэтов не выдвинулся, несмотря на то, что им давались всякие возможности. Жаловались на цензуру друг другу, говоря, что она иногда, не понимая, вычеркивает некоторые строфы или произведения. Происходил спор между Ганиным и Орешиным относительно Клюева, ругая его божественность. Говорили — если бы его произведения стали печататься, то, во всяком случае, без Бога. К нашему разговору стал прислушиваться рядом сидящий тип, выставив нахально ухо. Заметя это, я сказал: “Дай ему в ухо пивом”. После чего гр<аждани>н этот встал и ушел. Через некоторое время он вернулся в сопровождении милиционера и, указав на нас, сказал, “что это контрреволюционеры”. Милиционер пригласил нас в 47 отд. милиции — без всяких пререканий мы подчинились распоряжению милиции. По дороге в милицию я сказал, “что этот тип клеветник и что такую сволочь надо избить”. На это со стороны неизвестного гр<ажданин>а последовало: “Вот он, сразу видно, что русский хам-мужик”, на это я ему ответил: “А ты жидовская морда”. По дороге в милицию и в самом здании милиции мы над этим типом издевались, причем и он не оставался в долгу. В комнате, где мы были помещены, на вопрос, из каких я происхожу, заданный деж<урным> милиционером, я под испанскую серенаду пропел, что “вышли мы все из народа”, причем слова не коверкал и не придавал им еврейского акцента. В милиции я не говорил, что Троцкий и Каменев хотя и происходят из еврейской семьи, но сами не любят жидов. В милиции вообще никаких разговоров о “жидах” и политике не было. Признаю себя виновным в оскорблении типа, нас задержавшего, оскорбление наносил словами “жидовская морда”, причем отмечаю, что и тот в свою очередь также оскорблял нас вперед русскими хамами-мужичьё. Более показать ничего не имею. Протокол записан с моих слов и мною прочитан. О еврейских погромах я ничего не говорил. К сему подписуюсь» (Хлысталов, с. 138–139, факсимиле)