Том 7. Натаска Ромки. Глаза земли

– Ну как же, ну как же, и что об этом говорить! Мы на войне учились понимать и узнавать себя самого в другом человеке: тут и хороший человек, и средний, и так себе, и негодяй, – всех видишь в себе, как в зеркале, и себя самого в них.

Тут все сходится вместе на службе, соединяющей всех в одного.

Страшный суд

На войне природный человек в каждом открывается, каков он есть: храбрый делается трусом, робкий – героем. Так что война – это что-то вроде Страшного суда. И хорошо, если, отменяя войну, человечество найдет себе иную, более отвечающую времени форму суда, и непременно «страшного», в котором вскрывается внутренний человек. Без такого суда невозможен мир во всем мире и движение к лучшему.

Художнику

Нет мудрости в том, что кто-то, завидев прекрасное, бросается к нему, присоединяет к себе и делает своей собственностью: эта собственность неминуемо рано или поздно сделает его своим рабом.

Настоящая мудрость приходит к человеку, когда, завидев прекрасное, он не бросается к нему, а собирает друзей и показывает. Тогда прекрасное само приходит к нему, как к хозяину своему и другу, и свободно садится со всеми за стол.

Вымысел тем лучше, чем он правдоподобнее, и тем приятнее, чем ближе к вероятному и возможному.

Требование времени

Есть вещи в государственном управлении, к которым нельзя приспособиться писателю, потому что эти вещи есть «временные меры». Приспособление писателя к современности есть требование времени, но если писатель приспособляется и к «временным мерам», то начинают протестовать даже сами администраторы.

Подвиг и свобода

Вчера сжал в тиски Недовольного и заставил его выложить на стол свои аргументы. Он выложил мне то самое, что я думал: личная свобода как благо культуры Запада. Больше сказать им нечего.

Я ответил, что эта свобода там есть наследие прошлого, как результат подвига в прошлом лучших людей.

У нас же сейчас пришло время такого подвига, и в нем каждый живой человек может найти свою свободу.

Однолюбы реализуются как таковые и в деле: они собирают всю свою энергию во что-то одно.

Солнце – одно

Почему это все на свете живет надвое: день и ночь, правая рука и левая, верх и низ, черное и белое, и все вдвойне, а солнце одно, и ему нет такой пары, как у нас на земле все делится. Не оттого ли это солнце одно, что для нас оно единственный источник жизни?

«А мы попробуем!»

Входя в колею жизни, слабеющие люди и народы падающие получают веру в инертность человеческой природы и убеждают себя в этом ссылками на историю и на «суету сует» Соломона.

Нужен приход молодых народов, чтобы загорелась вера в небывалое.

– Не бывает? А мы попробуем!

Счетом ошиблась

Стояла плохо одетая женщина, немолодая и с ребенком на руках. За ней стояли две хорошо одетые женщины, и одна из них спросила бедную, указав на ребенка:

– Твой?

– А чей же? – ответила та, – мой. К чему вы спрашиваете?

– К тому, – ответила богатая, – что пора бы это бросить: не молодая, а рожаешь. Сколько их у тебя?

– Кроме этого, семь еще.

– Ну, вот видишь: чего же не останавливаешься?

– Мужа люблю, милая, живем хорошо с ним и каждому новому ребенку рады, ходим за ним, кормим, моем, одеваем, вечером спать всех уложим, сосчитаем.

Вот раз было: нет одного! Ну что делать? Милые мои, вы говорите – пора бы кончить. Правда, правда, а что сделаешь? Мужа люблю своего, взяла да еще родила на место пропавшего, – так и не нашелся. А когда снова сосчитали – и тот оказался цел. Вот почему и родила этого: счетом ошиблась.

Под новый год

Жизнь ужасно страшна, но мы, наверно, идем к лучшему. Нужно только это коренное верование сделать независимым от личного положения в здоровье, довольстве и славе: если успеваешь, не переносить личную радость туда, и если проваливаешься, не винить общий ход жизни по себе.

1950 год

…Дело художника, минуя соблазн красивого зла, сделать красоту солнцем добра.

Бездна

Есть в одной блестящей странице К. Леонтьева десять строк в защиту войны. Вот эти-то строки и открывают бездну между Леонтьевым и нами, потому что за последнее время война до конца скомпрометирована и на месте морали войны встает иная мораль.

Мое дело

Профессору медицины я сказал:

– Каждый должен быть в какой-то степени создателем чего-нибудь нового, в этом творчестве есть его радость жизни. Врач должен начать свое исследование пациента с этого: что мешает и что способствует творчеству такого-то лица, его пациента.

– Такое лицо, – ответил М., – надо направить в комиссию по учету трудоспособности.

– Но там, – сказал я, – именно и не должны смотреть на него как на личность, а как на среднеарифметическое трудящихся в данной профессии. Врач должен, напротив, смотреть на своего пациента как на единственное в мире, неповторимое и незаменимое существо.

И вот, как только я ввел в систему общественного внимания к трудящемуся внимание к личности, так сразу М. понял меня.

Вот это я и делаю в своих писаниях, из-за этого не стареет моя литература, из-за этого все растет и растет мой читатель…