Том 7. Пьесы

Персюков. Только ты меня не перебивай. Рязань — яблоки. Орел — рысаки. Полтава — победа над шведами. Тула — пряники. Ну, положим, пряников уже нет; а винтовки? Лев Толстой? А Ясная Поляна? Наконец, самовары, черт их дери! Клин… Боже мой, ну уж, кажется, что такое Клин? Такая дыра — еще хуже нашего Конска! А вот — будьте любезны: Чайковский жил. Домик есть. В Вичуге Дуся Виноградова мировой рекорд поставила. В Одессе Буся Гольдштейн родился. А где Бальзак венчался? Вы думаете, может быть, в Париже, в Лондоне, в Венеции? Ничего подобного, в Бердичеве. В Бер-ди-че-ве! Вдумайтесь в это. А мы что? Ничего. Пустое место. От вокзала десять километров, поезд стоит пять минут, пассажиры смотрят в замурзанное окно и видят на горизонте что-то такое. А что оно такое — хрен его знает. Какой-то Конск. Вас это устраивает? Меня это абсолютно не устраивает!

Есаулова. Ты что, пришел сюда скандалить?

Персюков. Не перебивай.

Есаулова(вспылив). Это не я тебя перебиваю, а ты не даешь мне ни одного слова сказать, черт бы тебя подрал с твоей глоткой. Дашь ты мне наконец говорить или не дашь?

Персюков. Вот теперь дам, когда ты заговорила по-человечески, а то кричишь-кричишь, перебиваешь-перебиваешь.

Есаулова. Так вот, дорогой мой. Ты совершенно прав. Я с тобой абсолютно согласна. Но что же делать, если у нас в городе никто из великих людей не родился, не венчался, не жил, не изобретал, не ставил мировых рекордов? Не могу же я тебе родить Бусю Гольдштейна или женить Онорэ де Бальзака, а тем более дать квартиру Чайковскому. И кончим этот бесполезный спор. Я занята и устала. Нету у нас ничего этого. Нету.

Персюков. А если бы было?

Есаулова. Ну, если бы да кабы…

Персюков. Но все-таки. Что бы ты тогда делала?

Есаулова. Была бы очень рада. (Берет папки.)Нуте-с, товарищи, вернемся к водопроводу.

Персюков. И ты это можешь подтвердить перед своими избирателями?

Есаулова. Что подтвердить?

Персюков. То, что ты была бы тогда очень рада!

Есаулова. Ты видишь — я занята. Ты сегодня какой-то, честное слово, невменяемый.

Персюков. Нет, вменяемый. Говори прямо: можешь ты это подтвердить или не можешь?

Есаулова. Подтверждаю. Была бы очень рада.

Персюков

. Товарищи, будьте свидетелями. И ты, Шурочка, будь свидетелем. Она сказала, что была бы тогда очень рада.

Есаулова. Была бы очень рада, но, к сожалению, у нас ничего этого нет.

Персюков. Есть.

Есаулова. Что есть?

Персюков. Великий человек, который жил в нашем городе.

Есаулова. Не может быть!

Персюков. Не может быть? (Сарыгиной.)Бабушка, прошу вас. Подойдите, не робейте.

Есаулова. Кто это?

Персюков. Внучка.

Есаулова. Ты что — пьян?

Персюков. Терпенье. (Сарыгиной.)Давайте сюда узелок. Кладите его на стол. Осторожненько. Вот так. Одну минуточку.

Сарыгина и Персюков бережно развязывают узел.

Есаулова. Что это?

Персюков. Реликвии. (Сарыгиной.)Объясните, бабушка.

Сарыгина(вынимает из узла плед). Это плед моего покойного дедушки Ивана Николаевича.

Персюков

. Видите, это плед.

Сарыгина. Во время своего кратковременного пребывания в городе Конске, по свидетельству моей покойной матушки Ларисы Константиновны, урожденной Извозчиковой, выходя из дому в сырую или же холодную погоду и желая таким образом предохранить себя от возможной простуды, мой покойный дедушка имел обыкновение набрасывать на плечи этот плед.

Персюков. Этот самый плед. Не трогайте руками.

Есаулова. Позвольте… Я что-то ничего не соображаю…

Персюков. Давайте, бабушка, давайте.

Сарыгина(вынимает флейту). Это его же флейта.

Персюков. Видите, флейта.

Сарыгина. По свидетельству моей покойной матушки Ларисы Константиновны, урожденной Извозчиковой, и многих других лиц, близко знавших моего покойного деда, последний, обладая большим музыкальным вкусом, иногда в минуты отдыха исполнял на этой флейте различные небольшие музыкальные пьесы.

Персюков. На этой самой флейте. Подлинная вещь.

Есаулова. Да, но я все-таки…

Персюков. Только не перебивай.