Том 7. Последние дни

Шишкин. С превеликим бы одолжением терпел, сударыня. И Христос терпел и нам велел. Но ведь и в наше положение надо входить. Ведь туловище-то прокормить надо? А у меня сыновья в Черноморском флоте. Поддерживать приходится. Приехал предупредить, сударыня, завтра продаю вещи. Персиянина нашел подходящего.

Гончарова. Убедительно прошу подождать. Александр Сергеевич уплатит проценты.

Шишкин. Верьте, не могу. С ноября месяца ждем, другой бы давно продал. Персиянина упустить боюсь.

Слышатся тяжелые вздохи. Никита показывается в дверях. Гончарова с досадой машет ему рукой, Никита скрывается.

Гончарова. У меня есть фермуар и серебро, может быть, вы посмотрели бы…

Шишкин. Прошу прощенья, канитель с этим серебром, сударыня. А персиянин…

Гончарова. Но, помилуйте, как же нам без вещей-то остаться? Может быть, вы все-таки взглянули бы? Прошу вас в мою комнату.

Шишкин. Ну, что же, извольте. (Идет вслед за Гончаровой.) Квартирка славная какая! Что плотите?

Гончарова. Четыре тысячи триста.

Шишкин. Дороговато! (Уходит с Гончаровой в дверь, ведущую во внутренние комнаты.)

Битков, оставшись один, прислушивается, подбегает со свечой к фортепиано, переворачивает и рассматривает ноты, затем подбегает к двери кабинета, заглядывает в него, поколебавшись, входит. Освещая свечой полки, читает названия книг, затем, перекрестившись, уходит в вглубь кабинета и скрывается за стеной гостиной. Через некоторое время возвращается в гостиную на свое место к часам. Выходит Гончарова, за ней Шишкин — с узелком в руках.

Гончарова. Я передам, передам.

Шишкин

. Векселек мы завтра же перепишем. Только уж вы попросите Александра Сергеевича, чтобы они сами пожаловали, а то извозчики уж больно дорого стоят. Четвертая Измайловская рота, в доме Борщова, в заду на дворе маленькие оконца, да они знают. Оревуар, мадемуазель.

Гончарова. Au revoir, monsieur. Никита, проводи!

Шишкин уходит.

Битков(закрывает часы, кладет инструменты в сумку). Готово, барышня, живут. А в кабинете… я завтра зайду.

Гончарова. Хорошо.

Битков. Прощенья просим. (Уходит.)

Гончарова сидится у камина, протягивает руки к огню. В дверях появляется

Никита.

Никита. Эх, Александра Николаевна!

Гончарова. Ну, что тебе?

Никита. Эх, Александра Николаевна! Вот уж и ваше добро пошло.

Гончарова. Выкупим.

Никита. Из чего же-то выкупим? Не выкупим, Александра Николаевна.

Гончарова. Да что ты каркаешь сегодня надо мною?

Никита. Не ворон я, чтобы каркать. Раулю за лафит четыреста целковых, ведь это подумать страшно! Аптекарю, каретнику. Первого Карадыкину за бюро платить надо? А заемные письма! Да лих бы еще письма, а то ведь молочнице задолжали, срам сказать! Что ни получим, ничего за пазухой не остается, все идет на расплату. Александра Николаевна, умолите вы его, поедем и деревню. Не будет здесь добра, вот вспомните мое слово! Детишек бы взяли, покойно, просторно… Здесь вертеп, Александра Николаевна, и все втрое! И обратите внимание, ведь они желтые совсем стали и бессонница.

Гончарова. Скажи Александру Сергеевичу сам.

Никита. Сказывал-с. А они отвечают — пойди, старый хрыч, в болото! И без тебя голова вихрем идет.

Гончарова

. Ну, Наталье Николаевне скажи.

Пауза.

Никита. Не буду я говорить Наталье Николаевне, не поедет она.

Пауза

А без Натальи Николаевны? Поехали бы вы, детишки и он.

Гончарова. Ополоумел, Никита?

Никита. Утром бы из пистолета стреляли, потом верхом бы ездили… Детишкам и простор! И удобство!

Гончарова. Перестань меня мучить, Никита, уйди.