Том 8. Стихотворения. Рассказы

Пошли гулять перед вечером, – Лиза с матерью, молодые люди. Зашли в эстонскую лавочку, под предлогом купить Жорж-Бормановского шоколада. На самом же деле Анне Сергеевне хотелось доказать Лизе, что оставаться здесь нельзя, потому что всех лошадей возьмут, и у лавочника тоже, и не на чем будет товары возить, да и до станции не на чем добраться: опоздаешь уехать теперь, – сиди и умирай с голода.

Хитрый эстонец лавочник, как всегда, посмеивался. Он уверял, что за лошадей дают меньше, чем они ему самому стоили. Лиза не верила.

– Зато, – говорила она, – вам их зимой кормить не надо, а весной новых купите.

Эстонец говорил, хитро посмеиваясь:

– У кого плохие лошади, тому выгодно, а я потерял.

– А товар-то есть? – спросила Анна Сергеевна.

– Теперь есть. Скоро не будет, – отвечал эстонец.

Анна Сергеевна с торжеством поглядела на дочь. Бубенчиков предлагал купить побольше шоколаду:

– Будем варить шоколадный суп.

– Нет, не надо, – сказал Козовалов, – у нас ворон много, я стрелять буду.

Анна Сергеевна обиделась.

– Сами и кушайте, я воронину есть не привыкла.

Выйдя из лавочки, читали расклеенные тут же объявления о мобилизации и комментировали их. Анна Сергеевна говорила:

– Даже амуниции нет. Просят, чтобы с собою солдатики сапоги приносили. Несчастные люди! Опять будет, как в японскую войну.

Лиза сердилась и спорила. Она говорила с досадою:

– Мама, ты – жена военного, а рассуждаешь совсем как ничего не понимающая.

– Ты много понимаешь! – отвечала Анна Сергеевна обычною стариковскою отповедью детям. – Ты бы посмотрела на запасных, – у них совсем сумасшедшие глаза.

– Ну, этого я ни у кого не видела, – отвечала Лиза.

VI

Вечером опять сошлись у Старкиных. Говорили только о войне. Кто-то пустил слух, что призыв новобранцев в этом году будет раньше обыкновенного, к восемнадцатому августу; и что отсрочки студентам будут отменены. Поэтому Бубенчиков и Козовалов были угнетены, – если это верно, то им придется отбывать воинскую повинность не через два года, а нынче.

Воевать молодым людям не хотелось, – Бубенчиков слишком любил свою молодую и, казалось ему, ценную и прекрасную жизнь, а Козовалов не любил, чтобы что бы то ни было вокруг него становилось слишком серьезным.

Козовалов говорил уныло:

– Я уеду в Африку. Там не будет войны.

– А я во Францию, – говорил Бубенчиков, – и перейду во французское подданство.

Лиза досадливо вспыхнула. Закричала:

– И вам не стыдно! Вы должны защищать нас, а думаете сами, где спрятаться. И вы думаете, что во Франции вас не заставят воевать?

– Да, и правда! – невесело сказал Бубенчиков.

Мать Козовалова, полная, веселая дама, сказала добродушно:

– Это они нарочно так говорят. А если их позовут, так и они покажут себя героями. Не хуже других будут сражаться.

Гримасничая и ломаясь, по обыкновению, Бубенчиков спрашивал Лизу:

– Так вы не советуете мне ехать во Францию?

Лиза отвечала сердито:

– Да, не советую. Вас по дороге могут взять в плен и расстрелять.

– За что же? – дурашливо спрашивал Бубенчиков.

Анна Сергеевна сказала сердито:

– Им еще надо учиться, поддерживать своих матерей. На войне им нечего делать.

Бубенчиков, обрадовавшись поддержке, нахмурился и сказал важно:

– Я о войне и говорить больше не хочу. Я хочу заниматься своими делами, и этого с меня достаточно.

– Да мы в герои и не просимся, – сказал Козовалов.

– И отчего это женщин на войну не берут! – воскликнула Лиза. – Ведь были же в древности амазонки!

– Была и у нас девица-кавалерист Дурова, – сказала Козовалова.

Анна Сергеевна с кислою усмешечкою посмотрела на Лизу и сказала:

– Она у меня патриоткой оказалась!

Слова ее были, как порицание. Козовалова засмеялась и сказала:

– Сегодня утром в теплых ваннах я говорю банщице: «Смотрите, Марта, когда придут немцы, так вы с ними не очень любезничайте». Она как рассердится, бросила шайку, говорит: «Да что вы, барыня! Да я их кипятком ошпарю!»

– Ужас, ужас! – повторяла Анна Сергеевна.

VII

Из Орго призвали шестнадцать запасных. Был призван и ухаживающий за Лизою эстонец, Пауль Сепп. Когда Лиза узнала об этом, ей вдруг стало как-то неловко, почти стыдно того, что она посмеивалась над ним. Ей вспомнились его ясные, детски-чистые глаза. Она вдруг ясно представила себе далекое поле битвы, – и он, большой, сильный, упадет, сраженный вражескою пулею. Бережная, жалостливая нежность к этому, уходящему, поднялась в ее душе. С боязливым удивлением она думала: «Он меня любит. А я, – что же я? Прыгала, как обезьянка, и смеялась. Он пойдет сражаться. Может быть, умрет. И, когда будет ему тяжело, кого он вспомнит, кому шепнет: „Прощай, милая“? Вспомнит русскую барышню, чужую, далекую».

И так грустно стало Лизе, – плакать хотелось.

В тот день, когда запасным надобно было идти, утром Пауль Сепп пришел к Лизе прощаться. Лиза смотрела на него с жалостливым любопытством. Но глаза его были ясны и смелы. Она спросила:

– Пауль, страшно идти на войну?

Пауль улыбнулся и сказал:

– Все великое страшно. Но умереть – не страшно. Было бы страшно, если бы я знал, что буду бояться в решительную минуту. Но этого не будет, я знаю.

– Как вы можете это знать? – спросила Лиза.