Том 9. Братья Карамазовы

Робок, наг и дик скрывался ^*Троглодит в пещерах скал,По полям номад скиталсяИ поля опустошал.Зверолов, с копьем, стрелами,Грозен бегал по лесам…Горе брошенным волнамиК неприютным берегам!С Олимпийския вершиныСходит мать Церера вслед

Похищенной Прозерпины:Дик лежит пред нею свет.Ни угла, ни угощеньяНет нигде богине там;И нигде богопочтеньяНе свидетельствует храм.Плод полей и грозды сладкиНе блистают на пирах;Лишь дымятся тел остаткиНа кровавых алтарях.

И куда печальным окомТам Церера ни глядит —В унижении глубокомЧеловека всюду зрит!

Рыдания вырвались вдруг из груди Мити. Он схватил Алешу за руку.

— Друг, друг, в унижении, в унижении и теперь. Страшно много человеку на земле терпеть, страшно много ему бед! Не думай, что я всего только хам в офицерском чине, который пьет коньяк и развратничает. Я, брат, почти только об этом и думаю, об этом униженном человеке, если только не вру. Дай бог мне теперь не врать и себя не хвалить. Потому мыслю об этом человеке, что я сам такой человек.

Чтоб из низости душою ^*Мог подняться человек,С древней матерью-землеюОн вступи в союз навек.

Но только вот в чем дело: как я вступлю в союз с землею навек? Я не целую землю, не взрезаю ей грудь ^*; что ж мне мужиком сделаться аль пастушком? Я иду и не знаю: в вонь ли я попал и позор или в свет и радость. Вот ведь где беда, ибо всё на свете загадка! И когда мне случалось погружаться в самый, в самый глубокий позор разврата (а мне только это и случалось), то я всегда это стихотворение о Церере и о человеке читал. Исправляло оно меня? Никогда! Потому что я Карамазов. Потому что если уж полечу в бездну, то так-таки прямо, головой вниз и вверх пятами, и даже доволен, что именно в унизительном таком положении падаю и считаю это для себя красотой. И вот в самом-то этом позоре я вдруг начинаю гимн. Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край той ризы, в которую облекается бог мой ^*; пусть я иду в то же самое время вслед за чертом, но я все-таки и твой сын, господи, и люблю тебя, и ощущаю радость, без которой нельзя миру стоять и быть.

Душу божьего творенья ^*Радость вечная поит,Тайной силою броженьяКубок жизни пламенит;Травку выманила к свету,В солнцы хаос развилаИ в пространствах, звездочетуНеподвластных, разлила.

У груди благой природыВсё, что дышит, радость пьет;Все созданья, все народыЗа собой она влечет;Нам друзей дала в несчастье,Гроздий сок, венки харит,Насекомым — сладострастье…Ангел — богу предстоит.

Но довольно стихов! Я пролил слезы, и ты дай мне поплакать. Пусть это будет глупость, над которою все будут смеяться, но ты нет. Вот и у тебя глазенки горят. Довольно стихов. Я тебе хочу сказать теперь о «насекомых», вот о тех, которых бог одарил сладострастьем:

Насекомым — сладострастье!