Том 9. Критика и публицистика 1868-1883

Еще в апреле 1865 г. Салтыков, служивший тогда в Пензе, намеревался написать для «Современника» разбор романа Лескова «Некуда», незадолго перед тем законченного печатанием («Библиотека для чтения», 1864, № 12)[131]. (См. письмо к Некрасову от 8 апреля 1865 г.) Неоднократные упоминания Лескова (Стебницкого) в статьях и рецензиях Салтыкова, печатавшихся уже в «Отеч. записках» (до наст. рецензии), характеризуют его как представителя «школы клубницизма» (см., например, рец. на «Бродящие силы» Авенариуса) и разумеют, по-видимому, не столько «Некуда», сколько рассказ «Воительница» (см. наст. том, стр. 237 и 284).

Однако именно роман «Некуда», сразу и навсегда, определил для Салтыкова, как и для всей демократической критики 60-х годов, «лицо», репутацию Лескова, и в этом смысле действительно имел для писателя «роковое и почти трагическое значение».

Поэтому Салтыков и воспользовался появлением двухтомника произведений Лескова, чтобы высказаться о политическом смысле первого антинигилистического романа Лескова, не входившего в это издание, а также «писем» «Русское общество в Париже», публиковавшихся на страницах «Библиотеки для чтения» в 1863 г. (№№ 5, 6, 9) и перепечатанных, с резким заострением антинигилистической тенденции, в первом томе рецензируемого Салтыковым сборника.

Отрицая всякую возможность относиться к «повестям, очеркам и рассказам» М. Стебницкого как к литературным произведениям, Салтыков и аргументирует свою позицию характеристикой этих двух сочинений Лескова. Между тем в рецензируемый им двухтомник входили и такие художественно значительные повести и рассказы Лескова, как «Овцебык», «Леди Макбет Мценского уезда», «Старые годы в селе Плодомасове» и др.[132]

.

Салтыков отмечает характерную особенность всех «отзывов» русской печати на роман Лескова: «Отзывы эти были не более как частные взрывы личного негодования, это была просто-напросто брань». В самом деле, современники увидели в «Некуда» прежде всего пасквиль на вполне определенные и легко узнававшиеся лица, так или иначе прикосновенные к освободительному движению. Такое прозрачное указание на лица и квалифицировалось как доносительство или, по выражению Салтыкова, «личный подвиг», подлежащий суду не литературной критики, а общественного мнения. Ближайшим образом Салтыков имеет в виду следующие высказывания печати.

Одним из первых, именно в таком духе, откликнулся на роман, еще до завершения его публикации, Варф. Зайцев в статье «Перлы и адаманты русской журналистики», уподобив «Некуда» материалам полицейских изданий. «В сущности, это плохо подслушанные сплетни, перенесенные в литературу»[133]

, — писал Зайцев.

Особый поворот «брани» и «поголовным ругательствам» дал А. С. Суворин, так же как и Лесков, сотрудничавший одно время в «Русской речи» Евг. Тур. В фельетоне под названием «Пропущенные главы из романа «Некуда». 1. Вместо вступления: Письмо к редактору «С.-Петербургских ведомостей», он характеризует сочинение Лескова как «произведение совершенно субъективное», как откровение «темной стороны темной личности». Суворин, по-видимому, намеревался дать памфлетное изображение участия самого Лескова (доктора Розанова) в радикальных кружках. «В последующих главах, — заключал он свой фельетон, — которые будут появляться параллельно с появлением в «Библиотеке для чтения» глав романа «Некуда», я постараюсь восстановить события, частию уже рассказанные г. Стебницким, частию им предположенные, в их настоящем свете»[134]

. «Такая угроза должна была цепенить душу»[135]. Впрочем, продолжения фельетона Суворина не последовало.

На эти первые отзывы Лесков тоже отвечал «бранью». Салтыков имеет в виду, конечно, «Объяснение г. Стебницкого», напечатанное в двенадцатой книжке «Библиотеки для чтения» за 1864 г. — той же книжке, что и заключение «Некуда». В этом «объяснении», наряду с многими новыми выпадами памфлетного характера, Лесков пытался и оправдаться, в частности, следующим образом: «Нападать на меня прямо за направление романа было неудобно по многим существующим положениям, а простить этого направления мне не могли и придрались к подысканному кем-то внешнему сходству некоторых лиц романа с лицами живыми из литературного мира». Это, по меньшей мере весьма неловкое, «оправдание» вызвало отповедь Писарева, со всей резкостью заявившего о неприглядности «искусственной неприкосновенности». «Внешнее» же, но не случайное, сходство персонажей романа с известными лицами, в сущности признанное Лесковым в его «объяснении», Писарев квалифицирует как «наглую мистификацию» («Прогулка по садам российской словесности». — «Русское слово», 1865, № 3).