Том 9. Лорд Бискертон и другие

Пэки остался на платформе и провел рукой по затылку, определяя, что там творится. Да, ясно, что Беатриса имела в виду. Волосы определенно лохматые, напоминают об Авессаломе, сыне Давидове. Поезд 4.21 отправили минута в минуту, так что у него вполне хватит времени забежать в парикмахерскую отеля «Нортумберленд» перед встречей с этим задохликом.

Пэки махнул такси, испытывая что-то подобное рвению доблестного рыцаря, только что получившего повеление от дамы сердца и видящего, что путь открыт.

Парикмахерская отеля «Нортумберленд», расположенная в подвале хорошо известного караван-сарая, — местечко, как правило, оживленное. Там весело клацкают ножницы и жужжат разговоры о погоде. К удивлению Пэки, на этот раз, когда он вошел, в зале не оказалось не только клиентов, но — как ни странно — и парикмахеров. Непонятная тишина окутывала зал, и запах лавровишневой воды зловеще витал в пустоте.

Пэки находился не в том расположении духа, чтобы уделять этому обстоятельству особое внимание. Скорее, он наслаждался пустынностью зала, чем недоумевал. Усевшись ждать, он целиком отдался долгим любовным размышлениям о Беатрисе; но очнувшись через четверть часа, обнаружил, что в зале по-прежнему ни души.

У всех тайн, самых необъяснимых, существует разгадка. Незадолго до того недовольство — справедливое или несправедливое, сейчас неважно, — итак, недовольство подняло свою безобразную голову среди парикмахерского персонала и ровно в четыре часа, объявив забастовку, бунтари отложили ножницы.

Ничего о том не ведая, Пэки недоуменно сидел там. Он уже решил бросить всю затею и пойти постричься куда-то еще, как у его локтя задребезжал телефон.

Проигнорировать телефонный звонок — один из немногих подвигов, на какие человечество совершенно не способно. Пэки взял трубку, и громоподобный раздраженный голос с американским акцентом чуть не оглушил его.

— Алло! Алло! Алло-о! Слушайте, сколько можно звонить, чтобы добиться мелкой услуги? Давайте! Дав-а-айте! Если по эту сторону океана так ведутся дела, то Боже помоги Англии! Вы что, воображаете, мне делать нечего, как только сидеть и дозваниваться до вашей чертовой парикмахерской? Давайте! Давайте! Давайте!

— Вы там? — слабо спросил Пэки. Голос вопросом возмутился.

— А вы — там, черт вас дери! То-то и оно! Я уже полчаса названиваю! Что с вами такое? Оглохли, что ли? Это сенатор Опэл из люкса «400». Я требую, чтобы ко мне немедленно пришел парикмахер. Я хочу постричься!

Пэки чуть не сообщил сенатору, что, по случайному совпадению, которых много в жизни, он и сам хочет того же. Но когда он уже открыл рот, чтобы рассказать о таком родстве душ, его вдруг кольнуло беспокойное чувство, которое он немедленно распознал. В нем пробудился грех. В своем бесславном прошлом, когда благотворное влияние Беатрисы еще не изливалось ежедневно на его душу, такой возможности подурачиться Пэки не упустил бы. В смятении он обнаружил, что возможность соблазняет его и сейчас. И только мысль о Беатрисе…

— Давайте же, — орали в трубке. — Дава-а-а-йте!

Но разве Беатриса одобрила бы, что он отверг приключение, которое, несомненно, обогатит его кругозор?

— Давайте же! Давайте!

Совесть как-то сразу умолкла. Он даже удивлялся, откуда вообще взялись какие-то колебания. Беатриса, теперь ему это открылось ясно, первая одобрила бы, что он поспешил на помощь терпящему бедствие сенатору. Подрезать старикану солому — поступок добрый, альтруистический, в духе скаутов и сэра Филипа Сидни. Пожалуй, даже тетя Гвендолин не усмотрела бы в нем ничего предосудительного.

Вплеталось сюда и еще одно. Наверняка это тот самый знаменитый сенатор Опэл, создавший великий Закон Опэла, который ему почти удалось провести, — закон, раз в шесть суровее, чем сухой закон. Если Пэки отвергнет предлагаемую встречу, ему никогда не выпадет шанс увидеть такую знаменитость. А ведь Беатриса постоянно твердит, как ей хочется, чтобы он знакомился с выдающимися людьми.

Стало быть, ради Беатрисы он непременно должен отправиться в люкс «400».

— Иду, иду, сэр, — почтительно проговорил Пэки.

3

Пэки Франклина нельзя было назвать человеком неразумным. Он прекрасно понимал, что все разом в этом мире получить невозможно, но все-таки, войдя в люкс «400», пожелал, чтоб владелец его не был таким грозным. При первом взгляде на сенатора Амброза Опэла ему почудилось, что он подрядился стричь львов в зоопарке.

Инициатор Закона был среднего роста, но обхвата куда больше среднего. Над высоким лбом (без него в американском сенате и делать нечего) вздымались настоящие джунгли снежно-белых волос. Из-под угольно-черных бровей сверкали острые пронзительные глазки, не особенно дружелюбные.

— Давайте же! Давайте! — прикрикнул он. Наверное, это была его любимая присказка.

Сенатор устроился в удобном кресле, и Пэки, обернув его простыней, завел разговор, входящий, насколько ему помнилось, в ритуал стрижки.

— Редковаты на макушке, сэр.

— Еще чего!

— Кожа суховата…

— Ну, знаете!

— Пробовали мыть шампунем с горячим маслом, сэр?

— Нет. И не собираюсь.

— Прекрасный денек, сэр.

— Что-о?

— Денек, сэр. Прекрасный.