Томас

— Я недавно на своё почти холостяцкое бытье жаловался, а она про «Березку» вспомнила, мол, тут еда вкусная, для меня в самый раз. А для журналиста что главное? — тема! В газетенке подвязался, можно сказать, испытательный срок. Ну, я и говорю: раз вы хвалите, надо рассказать о хороших людях, а она мне, мол, подруга там работает, по институту, передавайте привет. Вот так всё удачно сложилось. Краткое знакомство, хорошие пожелания, плюс репортаж, — Томас нагнулся к Варе поближе. — Шеф ваш такой колоритный — на первую полосу, думаю, пойдет. Прямо подарок, а не начальство. Первая полоса — это уже внимание. Ещё бы гонорар повыше дали...

Томас остановился, задумался, потер средним пальцем кончик носа.

— Хотя... А вы думаете с ней можно? Кольца на руке не заметил, или я не обратил внимания?

— Не, ну я не знаю, — Варя замялась, — мы с Катюхой виделись последний раз лет шесть назад. Она как со второго курса отчислилась и всё, след простыл — ни слуху, ни духу. Я-то тоже не досидела... Теперь вот — куховарю. Надо же, Катюха... — взгляд поварихи затуманился, — помнит. У неё фамилия необычная — Молодая. Хотела бы иметь такую. Вот доживешь до старости, а в паспорте — «Молодая»!

— Не, в старости плохо, — вздохнул Томас.

— Это почему же?

«Корреспондент» округлил глаза.

— Пенсию не дадут.

Варя рассмеялась: «Это верно», — и выжидающе посмотрела на Тихоню. Он открыл портфель, чтобы положить в него диктофон. Чувствуя на себе оценивающий взгляд, подождал немного и, не поднимая головы, спросил:

— Отчего такое странное прозвище — «Екатерина-Катя-Катюха»?

— А, это после стройотряда. Нас, как только поступивших, сразу в колхоз, на прополку. Это сейчас, — повариха показала крепкие, красные, натруженные ладони, — я могу сутки отмантулить и не поморщусь, а тогда, после школы жизнью не битая, за мамкой та за папкой. Да и не одна я такая была... А вот Катя, сразу видно, к крестьянскому труду привычная. Мы только к рядку приступили, а она уже на середке. По три нормы делала. Всё с огоньком, как играясь. Вот её ребята так и прозвали.

— Отчего же отчислили?

— Взяла академ, родила. Потом, говорят, развелась. Они не расписанные были — так жили. Слышала, недавно вторым Боженька наградил. В институт так и не вернулась. Что сказать? — жизнь.

— Это, так... Жизнь, — повторил Томас серьезно.

Всё, похоже, пора откланиваться... Он и откланялся, но сначала вернулся в зал, заказал себе те самые драники со сметаной, вермишель и стакан томатного сока — в жару самый раз. Покушал, расплатился.

Выйдя на улицу, Томас замер — его словно окатило кипятком из пожарного брандспойта — так было жарко. На небе ни самого захудалого облачка — синь да синь. Исподлобья посмотрел вокруг. Духота. Парилка. Полупустые улицы, раскаленные крыши, медленно едущие машины, бредущие, словно привидения, прохожие. Дворняги, валяющиеся в тени акаций, языки высунули. Яркие алые пятна невольно притягивают взгляд, но стоит внимательней к ним присмотреться, и тут же становятся видны черные влажные от собачьей слюны грязные желтые клыки.

Отвел глаза в сторону. Томас не любил собак...