Томление (Sehnsucht) или смерть в Висбадене

Не открывая глаз, Софья произнесла.

„Я перескочила слишком далеко. Нужно вернуться. Дальше неизведанность. Дальше судьба скрежещет, словно, камень по стеклу, но уступает лишь после нечеловеческих движений. И начинает персонифицироваться, выводится постепенно из ряда общих подражаний. Дальше собаки раздваиваются, стеная от боли, как люди. Трава засыхает под дождем. И ветер становится соленым от пота и усталости. Хлеб после укуса наливается кровью, а губы от поцелуя спекаются, и слезы каплями лавы стекают на мой труп, обглоданный верными псами времени“.

Она кончила говорить, но глаза не открывала.

А вот уже просто глаза и просто взгляд.

„Знаешь, больше нет сил ни на что. Я устала смертельно, и отчаянно не хочется ничего. Ничего“.

Софья поднялась с колен, на которых стояла, упершись лбом в пол, а руки замкнув за голову. В комнате было темно, от тишины пересохло в горле, ажурная рама высвечивала синий лунный крест на стене. Они улеглись на полу, распластавшись, и лишь последняя надежда еще искрила в глазах. Что же делать? Луна втянулась в тучи и пропала, беспросветная мгла замкнула горизонты в единый круг. Тревога ночи лишь редкими сполохами огня напоминала о тайном движении к единой цели.

В ночь ее рождения такие же всполохи огня замкнули в круг все горизонты, и пространство ночи вошло в сердце первой девицы-пророчицы. Чуткая память земли вошла в костный мозг ребенка, который сохранил трепет пустоты, в которой нет пространства и времени – есть лишь знания. Но жизни нет. Есть царство системы ночи.

Софья вскочила. Кинулась к приятелю.

„Я знаю, знаю, зачем я тебя позвала. Я сама не справлюсь. Помоги мне открыть плиту, загораживающую вход в подземелье. Там – мое возвращение к жизни. Там моя смерть, или мой ад“.

Они вышли из комнаты, ведомые новым чувством. Роли поменялись.

Особняк плавал в исподнем лунном свете. Чувства вязли в трухлявой схоластике ночи, деревья жутко качали ветвями, сон скребся изнутри век, хотелось лечь и не вставать до самого рассвета, с его загребущими кровавыми руками от горизонта и до горизонта. Пахло почему-то майской липой, хотя ни одной липы не было во всей округе, да и не могло так пахнуть в октябре. Сыростью и холодом – вот чем пахнет в середине осени. Но зачем-то пахло весенней липой. Под ногами хлюпали трава и листья. Луны было так много, что казалось, даже слюни пропитались странного вкуса эфирным кварцевым веществом – лунным светом, а воздух на вкус стал, будто затхлое козье молоко.