Томминокеры

Он наклонился, сощурившись. Если вдали дед по-прежнему все видел отменно и мог бы отличить горошину от кукурузного зернышка с расстояния в сорок ярдов, то ближнее зрение стремительно ухудшалось в последнее время. Очки он, как назло, забыл в доме дочери и зятя, а если сейчас вернуться туда – пожалуй, у Эва появятся более серьезные заботы, нежели чтение мелкого шрифта. Так что лучше уж – безопаснее – обойтись без очков.

Чуть ли не ткнувшись носом в страницу, он присмотрелся, куда же вошла иголка. Это был участок Дерри-роуд, чуть севернее Престонского ручья и чуть восточнее места, которое Эв и его друзья в детстве называли Большим индейским лесом. Правда, карта обозначала его как Горелый лес. Старик и это название слышал пару раз в жизни.

Тут он сложил циркуль так, чтобы уменьшить радиус окружности раза в четыре, и начертил еще один круг. Дом Брайана и Мэри снова оказался внутри. Западнее лежал короткий отрезок Ниста-роуд, ведущий от Дерри-роуд к тупику с каменоломней на краю все того же леса – назови его хоть Большим индейским, хоть Горелым, неважно.

Ниста-роуд… Ниста-роуд… Что-то связано с этим местом, но что? Эва тогда и на свете-то не было, а эту историю будут вспоминать еще долгие годы спустя…

Старик закрыл глаза, и казалось, будто он уснул сидя, – костлявый, сильно облысевший дед в отутюженной рубашке и брюках со стрелками цвета хаки.

Вдруг Эва осенило. Ну конечно, как он сразу не вспомнил! Кларендоны! Да-да, они самые. Супруги жили на развилке старой Дерри-роуд и Ниста-роуд. Пол и Фейт Кларендоны. Фейт восторгалась красавчиком-проповедником, а потом, через девять месяцев после того, как он удрал из города, родила красавчика-сына с черными волосиками и ясными синими глазками. Пол долго-долго смотрел на младенца, лежащего в колыбели, а потом взял отточенную бритву…

Кое-кто обвинял во всем проповедника – Колсона, как он сам себя называл.

Другие осуждали Пола Кларендона; тот, мол, вечно был не в себе, за такого и выходить не стоило.

Само собой, находились люди, валившие все на Фейт. Эв своими ушами слышал, как один старикашка в парикмахерской (годы спустя после случившегося, но в городишках вроде Хейвена у жителей память долгая) именовал ее «шлюхой сисястой, родившейся на го́ре мужчинам».

Но кое-кто – вполголоса, разумеется, – обвинял сам лес.

Глаза Хиллмана широко раскрылись.

Да! Да, точно! Его мать однажды назвала таких «суеверными невеждами»; отец только медленно покачал головой, пыхнул своей трубкой и сказал что-то вроде: «В старых историях всегда отыщется зернышко правды, так что лучше не рисковать». Вот почему, по его словам, он всегда крестился, увидев, как черный кот перешел дорогу. Мать фыркнула (Эву тогда было девять лет, он запомнил все очень отчетливо). «Наверное, поэтому и твоя мама, – мягко обратился отец к сыну, – бросает щепотку соли через плечо, если нечаянно опрокинет солонку». Та снова презрительно фыркнула и ушла в дом, оставив мужа курить на крыльце. Мальчик продолжал сидеть рядом с ним и мотать на ус старые бредни. Он всегда был хорошим слушателем… за исключением той единственной роковой минуты, когда в этом возникла настоящая необходимость… той единственной безвозвратно ушедшей минуты, когда детский плач заставил деда в замешательстве отступить.

Но теперь Эв слушал, внимая памяти… памяти Хейвена.

9

Лес называли Большим индейским, потому что здесь умер Главный Атлантик. Это бледнолицые так презрительно перевели имя Уалиуайвока, которое на языке племени микмак значило «У Высоких Вод». Исторически племя занимало территорию современного округа Пенобскот, потом расселилось в Олдтауне, Скоухегане и в Больших лесах, бравших начало в Лудлоу, где остались огромные захоронения индейцев (в 1880-х годах их поголовно косила эпидемия гриппа), после чего они перебрались южнее по настоянию Уалиуайвоки, который и был вождем до полного упадка своего рода. В 1885 году он умер, а на смертном одре объявил, что леса здесь «прокляты». Память об этом дошла до двадцатого века благодаря двум бледнолицым, которые присутствовали при его кончине, – антропологам из Бостонского колледжа и Смитсоновского института, явившимся в те края в поисках произведений искусства северо-восточных индейских племен, что стремительно вымирали и вскоре должны были вовсе исчезнуть. Правда, так и осталось непонятным, сам ли Главный Атлантик наложил упомянутое проклятие или просто сообщил о своем наблюдении.

В любом случае единственным памятником ему осталось название Большого индейского леса – ведь даже могилу никто бы уже не смог указать. Насколько знал Эв, это наименование до сих пор бытовало в Хейвене и близлежащих городах, однако он вполне понимал картографов, не пожелавших вносить в атлас слово «Индейский». В последнее время американцы стали чувствительны к подобным постыдным напоминаниям.

«В старых историях всегда отыщется зернышко правды», – говаривал папа.