Томминокеры

Ничего себе, подумал Гарденер. Это птица, это самолет, это экстра-сука, которая летит быстрее дурной вести, от которой начинаются колики у слабонервных членов семьи.

Энн рывком закрыла дверь машины. Она постояла там немного, важно бросив длинную тень, и Гарденер почувствовал знакомое ощущение. Она выглядела, как Рон Каммингс, когда Рон был пьян в стельку и мучительно решал, как бы ему пересечь комнату.

Энн проделала свой путь через палисадник, пройдя сбоку от грузовика Бобби. Миновав грузовик, она достигла балконных перил. Она взглянула вверх и определила по свету, что уже семь часов.

Гарденер подумал, что женщина выглядела пожилой и не имеющей определенного возраста. Она к тому же выглядела злой, он думал — желтой и ядовито-черной с тяжелым грузом зла, то было одновременно износ снаружи и разъедание изнутри.

Он взял виски и выпил эту гадость. Затем заткнул горлышко бутылки.

— Привет Сисси. Добро пожаловать в Хэвен. Говоря честно, я пожелал бы тебе покинуть этот город так быстро, как ты сможешь.

17

Она сделала два шага, затем, споткнувшись, упала на колено. Гарденер убрал руку. Она не заметила это.

— Где Бобби?

— Ты не можешь выглядеть так хорошо, — сказал Гарденер. — Хэвен влияет на людей в эти дни.

— Все нормально, — сказала она, взбираясь на ступеньку. Она стояла над ним тяжело дыша.

— Где она?

Гарденер кивнул по направлению к дому. Послышалось шипение воды через одно из окон.

— Душ. Мы работали в лесу целый день, там было ох… офигительно жарко. Бобби верит, что под душем можно смыть грязь. — Гарденер снова поднял бутылку. — А я верю в простое средство дезинфекции. Короче и приятнее.

— Ты воняешь, как дохлая свинья, — высказалась Энн и прошла мимо него по направлению к дому.

— Хотя мой нос не такой чувствительный, сердце мое, ты имеешь хоть и слабый, но весьма заметный аромат, — сказал Гарденер. — А что об этом аромате говорят французы? Eau de Oiss?

Она повернулась к нему, издав хрип. Люди — жители Ютики по крайней мере никогда так с ней не разговаривали. Никогда. Конечно, они знали ре. Великий поэт, конечно, мог судить о ней с высоты своего опыта: праздник у хэвенского населения. А он был пьян.

— Ну, — сказал Гарденер, слегка удивленный и встревоженный ее взглядом. Это после твоего прихода в воздухе разлился этот аромат.

— Да, я… — сказала она медленно.

— Может быть, нам следует начать сначала? — сказал он с пьяной учтивостью.

— Что начать сначала? Ты великий поэт. И ты пьяница, который едва не застрелил свою жену. Мне больше нечего тебе сказать. Я пришла из-за Бобби.

Хороший выстрел, относительно его жены. Она увидела, как застыло его лицо, увидела, как его руки вцепились в горлышко бутылки. Он стоял, будто бы забыв, где он находится. Она ему сладко улыбнулась. Эта тупая болтовня с ней закончилась и, как бы плохо она себя ни чувствовала, она все равно была на коне.

В это время стих шум воды. И — возможно это было только предчувствие — у Гарденера было чувство, что Бобби его слышит.

— Ты всегда поступала так, будто делала операцию без наркоза. Я полагаю, что у меня никогда не было более грубого хирургического вмешательства.

— Может быть.

— Почему теперь? После всех этих лет. Почему ты выбрала этот день?

— Не твое дело.

— Бобби — мое дело.

Они уставились друг на друга. Она сверлила его взглядом. Она ждала, что он опустит глаза. Он не опустил. Ей стало ясно, что, если она, не сказав ничего, пойдет в дом, он, возможно, сделает попытку удержать ее. Это не принесло бы ему ничего хорошего, но это было проще, чем ответить на его вопрос. Какая разница, что делать?

— Я пришла забрать ее домой.

Снова молчание. Никаких сверчков.

— Разреши дать тебе один совет, сестра Энн.

— Пощади меня. Никаких конфеток от незнакомцев, никаких советов от пьяных.

— Сделай так, как я тебе сказал, когда ты вышла из машины.

Уходи. Просто уйди. Это не самое удачное место, чтобы доказывать свою правоту.

Что-то было в его глазах, что-то необычно честное, что заставило вернуться старый холодок и невысказанное смущение. Она была брошена на целый день в своей машине на обочине дороги. Что же за народ в этом городе?

Затем в Энн все всколыхнулось и подавило последние капли сомнения. Если она хотела того, если она думала, что это именно так, то это должно было быть так; итак, это есть, это было, есть и будет. Аллилуйя. Аминь.

— О'кей, дружок, — сказала она. — Ты дал мне совет, я отплачу той же монетой. Я прихожу в эту лачугу, и две минуты спустя какой-то большой кусок дерьма начинает демонстрировать свое остроумие. Я полагаю, что тебе надо прогуляться, если ты не хочешь быть размазанным. Посиди где-нибудь на скале и посмотри закат солнца, и попробуй подумать о рифмах или делай так, как там делают великие поэты, когда они наблюдают закат солнца. Но ты хочешь выбросить из головы все, что произошло в этом доме, неважно что. Это между Бобби и мной, если ты встанешь на моем пути, я размажу тебя по стенке.

— В Хэвене ты скорее размазня, чем размазывательница.

— Хорошо. Это то, что я хотела дать тебе понять, — сказала Энн и двинулась к двери.

Гарденер попытался последовать за ней.