Тонкая нить(изд.1968)

Закончив допрос и отпустив бывшего владельца типографии, полковник предложил Елистратову и Миронову совместно возобновить допрос Лаптина. Допрос, однако, полковник вел сам, давая понять, что чье-либо вмешательство будет нежелательно. Допрашивал он сухо, деловито, умело. Начал с вопроса, подтверждает ли Лаптин свои показания об изменнической деятельности в связи с немецкой разведкой. Лаптин, угрюмо посматривавший то на полковника, то на Елистратова, подтвердил свои показания. Елистратов торжествующе улыбнулся.

— В чем конкретно выражалась ваша работа в фашистской разведке? — спросил тогда полковник. — Перечислите, какие задания получали, от кого конкретно, как их выполняли?

— Задания? — растерялся Лаптин. — Насчет заданий не знаю… Работал я в мастерских, которые принадлежали разведке, в порту, а насчет заданий…

Полковник быстро задал новый вопрос:

— Откуда вам известно, что мастерские принадлежали разведке?

— Откуда? Так гражданин следователь мне это сам же сказал. — Лаптин кивнул в сторону Елистратова.

На этот раз Елистратов не улыбался.

— А я спрашиваю вас, а не следователя. Вы лично когда, где, каким образом узнали, что фактическим хозяином мастерских являлась разведка?

— Я узнал здесь, на допросе, — нехотя сказал Лаптин.

— Здесь? Так. Ну, а в чем все-таки выражалась ваша связь с разведкой? В том, что вы работали в мастерских, или еще в чем-либо?

— В чем же еще? Работал в мастерских слесарем, и все.

— Сколько человек работало в мастерских при немцах? — последовал новый вопрос.

— Гражданин начальник, — взмолился Лаптин, — ну откуда мне это знать? Может, двести, а может, и триста…

— Так что же, все двести или триста рабочих, мастеров, служащих сотрудничали с германской разведкой, были изменниками и предателями?

Лаптин молчал. Что он мог сказать? Этот допрос совсем не походил на прежний…

— Ну что же, Лаптин! Что же вы молчите? — настаивал полковник. — Значит, все работавшие в мастерских были шпионами?

Лаптин сокрушенно махнул рукой.

— Не знаю я, ничего не знаю.

— Сколько лет вы работаете на производстве? — неожиданно спросил полковник.

— Я? — Лаптин поднял голову. Лицо его просветлело, глаза заискрились. — Да уже около полусотни будет. Ведь работать-то я начал еще на телефонном заводе, при старых владельцах, где работал и мой отец. До революции. Сначала мальчиком, потом слесарем. Мастером стал только в последние годы…

Чем дальше ставил вопросы полковник, тем подробнее и живее отвечал Лаптин, тем очевиднее становилась вся вздорность показаний, записанных Елистратовым.

Закончив допрос, полковник распорядился отпустить Лаптина и, как только тот ушел, с горечью обратился к понуро сидевшему Елистратову:

— Как вы, опытный следователь, могли так тенденциозно вести допрос, так издеваться над человеком? Это же преступно!..

— Товарищ полковник, — бледнея, сказал Елистратов, — вы заблуждаетесь. Просто у нас разные методы ведения допроса. С вашим методом тоже можно поспорить…

Полковник с недоумением посмотрел на него. Потом сокрушенно покачал головой:

— Нет, ничего вы не поняли, ровно ничего… Я вынужден буду отстранить вас от дальнейшего ведения следствия и доложить о ваших действиях Москве. И вообще… Вообще думаю, вам бы лучше вернуться в Москву: ведь свои-то дела вы здесь закончили?

Позднее Миронов узнал, что Елистратов получил по заслугам: он был с позором изгнан из органов и исключен из партии. Но произошло это уже после того, как, закончив свои дела, Андрей уехал из Энска. Тогда же, в тот день, Миронов вызвал на допрос Рыжикова. Недостающая зацепка теперь появилась: то, что рассказал о Рыжикове Лаптин (спекуляция дефицитными радиодеталями), служило естественным предлогом для вызова Рыжикова. Деваться ему было некуда. А изобличив его в одном, легче было добиться правды и в остальном.

Едва Рыжиков вошел в кабинет, едва уселся, как Миронову стало очевидно, что Рыжиков трусит, трусит до ужаса. Его лицо то краснело, то бледнело. Он никак не мог совладать со своими руками: то складывал их на груди, то совал в карманы брюк, то клал на колени. То и дело Рыжиков непроизвольно глотал набегавшую слюну.

Миронов встал, подошел к столику, на котором стоял графин с водой, наполнил стакан до краев и протянул Рыжикову:

— Нате-ка, выпейте.

Рыжиков еще раз судорожно глотнул, взял стакан и залпом осушил его. Зубы его предательски лязгнули о край стакана.

— Что вы так волнуетесь? — спросил с усмешкой Миронов.

— Я н-н-не в-в-волнуюсь. В-в-вам кажется, — пытаясь сдержать нервную дрожь, ответил Рыжиков.