Тонкая работа

Все другое теперь. Но, в общем-то, ничего не изменилось. Она раскрыла мою плоть, но края сойдутся, плоть затвердеет, останется лишь шрам. Я слышу, как она идет в мою гостиную, вижу, как садится, прячет от меня лицо. Я жду, но она на меня даже не взглянет, — наверное, никогда больше она не посмеет посмотреть мне в глаза. А я-то хотела ее спасти! Теперь я ясно вижу, что меня ждет, если откажусь от задуманного Ричардом побега. Он уедет из «Терновника» и заберет ее с собой. Не век же ей здесь куковать? Она уедет, а я останусь — с дядей, с книгами, с миссис Стайлз, мне приведут какую-нибудь новую служанку, пугливую и хлипкую — для пинков… Я представила себе свою жизнь — минуты, часы, дни, которые уже прожиты, и подумала о долгих днях и минутах, которые мне еще суждено прожить. Какими они будут — без Ричарда, без денег, без Лондона, без свободы? Без Сью.

Так что сами видите теперь: это любовь — не презрение, не злоба, — только любовь заставила меня в конце концов сделать с ней то, что я сделала.

Глава одиннадцатая

Как и было намечено, мы бежали в последний день апреля. Время пребывания Ричарда в доме окончено. Дядины гравюры разобраны по альбомам и переплетены, он милостиво дает мне на них полюбоваться.

— Тонкая работа, — говорит он. — А вы как думаете, Мод?

— Да, сэр.

— Вы посмотрели?

— Да, дядюшка.

— Именно. Тонкая работа. Думаю, надо послать за Хотри и Хассом. Пусть приедут… на следующей неделе. Что скажете? Отпразднуем это?

Я не отвечаю. Я представляю себе столовую, гостиную — и себя, далеко-далеко от этих мест.

Он обращается к Ричарду.

— Риверс, — говорит он, — не хотите ли приехать в гости вместе с Хоторном?

Тот огорченно качает головой:

— Боюсь, сэр, в это время я буду занят.

— Жаль. Слышите, Мод? Жаль, очень жаль.

Он отпирает дверь своего кабинета. Мистер Пей и Чарльз тащат по галерее баулы Ричарда. Чарльз трет глаза рукавом.

— Пошевеливайся! — рявкает мистер Пей, пиная Чарльза ногой.

Чарльз поднимает голову, видит, как мы выходим из дядиной комнаты, и, как мне кажется, при виде дядюшки дергается и порывается бежать. Дядя удивлен.

— Видели, Риверс, среди кого мне приходится жить? Мистер Пей, я надеюсь, вы поймаете и отлупите мальчишку?

— Разумеется, сэр, — говорит мистер Пей.

Ричард смотрит на меня и улыбается. Я и не думаю отвечать ему улыбкой. А когда на лестнице он берет меня за руку, пальцы мои холодны как лед.

— До свидания, — говорит он.

Я не произношу ни слова.

Он оборачивается к дяде:

— Мистер Лилли. Прощайте, сэр!

— Красивый мужчина, — изрекает дядя, когда двуколка исчезает за поворотом. — А, Мод? Что ж вы молчите? Разве вы не рады вернуться вновь к нашим уединенным занятиям?

Мы возвращаемся в дом. Мистер Пей закрывает за нами рассохшуюся дверь, холл погружается во тьму. Я следом за дядей поднимаюсь на галерею, как некогда поднималась за миссис Стайлз. Сколько раз с тех пор я прошла вверх-вниз по этой лестнице? Сколько раз наступала каблучком вот сюда или вот сюда? Сколько туфель, сколько платьев, сколько перчаток износила, сколько нарядов переросла? Сколько скабрезных слов перевидала? И сколько прочитала вслух перед джентльменами?

Лестница, туфельки, перчатки, слова, мужчины — все это останется здесь, а меня уже не будет. Так ли? Я снова представляю себе комнаты в дядином доме: столовую и гостиную, библиотеку. Вспоминаю полумесяц, который процарапала на замазанном библиотечном окне; даже закрывая глаза, я все равно его вижу. Однажды я подумала, глядя на сдвинувшиеся надо мной мрачные своды: «Нет, ни за что мне отсюда не выбраться!» А теперь вот твердо знаю, что выберусь. Но «Терновник» так просто не забудет меня. Или я так просто его не забуду…

Я представляю, как когда-нибудь потом, когда дом опустеет и превратится в развалины, стану привидением и буду бродить по пустынным комнатам, неслышно ступая по истлевшим ковровым узорам.

Но ведь, если честно, я и так почти привидение. Потому что я иду к Сью, и она показывает мне платья и белье, которое она намерена отложить для побега, достает украшения, дорожные сумки — и при этом отводит глаза, а я только молча смотрю на все это. Мне нет дела до вещей, которые она перебирает, — я вижу лишь ее руки, слышу ее дыхание, вижу, как она шевелит губами, но слов ее будто не понимаю: они, едва сорвавшись с уст, проходят мимо моего сознания. Наконец ей больше нечего показывать. Нам остается только ждать. Приносят завтрак. Потом мы идем к могиле моей матери. Я тупо смотрю на плиту и ровно ничего не чувствую. День стоит теплый, но сыро: ботинки наши вымокли от росы, подолы запачканы грязью.

Я согласилась участвовать в том, что придумал Ричард, точно так же, как некогда смирилась с дядиными требованиями. И нашим планом, нашим побегом руководит скорее он, я лишь повинуюсь. У меня не осталось желаний. Я сижу за ужином как сомнамбула, потом читаю дяде вслух. Возвращаюсь к Сью, и она одевает меня по своему усмотрению, выпиваю поднесенный ею бокал вина, подхожу вместе с ней к окну — там ночь. Она переминается с ноги на ногу, нервничает.