Тонкая работа

Она снова надвигается на меня. И снова я ее отталкиваю. Отступаю к окрашенной в подливочный цвет стене, бью по ней кулаком, еще и еще. Потом поднимаю глаза. Прямо передо мной — настенный календарь, весь исчерканный черными крестиками. Я хватаю его и срываю с гвоздя.

— Дорогая моя, — опять говорит миссис Саксби.

Я поворачиваюсь к ней и кидаю в нее календарем.

Но после этого я принимаюсь плакать, а когда слезы высохли, я понимаю, что стала другим человеком. Вся моя решимость разом пропала. Это письмо так подействовало. Календарь возвращается на гвоздик, и мне все равно — пусть себе висит. По мере того как приближается решающий день, листок его становится все черней. Лето в разгаре. Июнь выдался теплым, и с каждым днем становится все жарче. В дом откуда-то налетело множество мух. Ричард от них просто бесится: гоняется за ними с туфлей, раскрасневшийся и потный. «Подумать только, благородный человек, а чем занимается! — скажет он мне бывало. — Ну можно ли в это поверить, если посмотреть на меня сейчас? Вы бы поверили?»

Я не отвечаю. Мне тоже, как и ему, не терпится дождаться дня рождения Сью, а будет он в августе. Я все скажу, что они мне велят, адвокату или кого они там приведут. Дни мои теперь проходят словно в тревожном, но беспробудном сне, а по ночам — от жары невозможно уснуть, — по ночам я стою у окна-щелки в комнате миссис Саксби и без надежды гляжу на улицу.

— Отойдите оттуда, милочка, — пробормочет, бывало, миссис Саксби, если вдруг проснется среди ночи и застанет меня у окна. Говорят, в Боро свирепствует холера. — А то, не дай бог, холеру ветром нанесет.

Можно ли заболеть, подышав зараженным воздухом? Я ложусь рядом с ней на кровать и жду, когда она заснет, потом снова встаю и подхожу к окну — прижавшись лицом к щелке, вдыхаю теплый уличный воздух.

Я почти и думать забыла, что собиралась бежать. Может, они тоже чувствуют это. Потому что однажды — наверное, в первых числах июля — они уходят, оставив со мной только Неженку.

— Приглядывай за ней, — наказывает ей миссис Саксби, надевая перчатки. — Если с ней что случится — убью!

Меня же целует:

— Хорошо, деточка? Я вернусь через часок. Принесу вам подарочек.

Я не отвечаю. Неженка запирает за ней дверь, ключ кладет в карман. Садится за стол, придвигает поближе лампу и принимается за работу. На этот раз не пеленки стирать (детишек теперь поменьше, миссис Саксби уже многих пристроила, и с каждым днем в доме все меньше криков), а спарывать шелковую вышивку с ворованных носовых платков — или, как они их называют, утиральников. Она делает это с явной неохотой.

— Скукотища, — жалуется она мне. — Раньше это делала Сью. Хотите попробовать?

Я качаю головой, закрываю глаза и вдруг слышу зевок. Неженка зевнула, и сон мой как рукой сняло. Если она заснет, думаю я, я попытаюсь открыть двери — стащу ключ у нее из кармана! Она снова зевает. Меня прошибает холодный пот. Часы тикают, я считаю минуты — пятнадцать, двадцать, двадцать пять. Полчаса. На мне лиловое платье и белые шелковые туфельки. У меня нет шляпки, нет денег — но это не важно, не важно. Мистер Хотри даст мне денег.

Спи, Неженка, спи. Спи, спи… Да засыпай же, черт бы тебя побрал!

Но она лишь позевывает да клюет носом. Скоро почти час.

— Неженка, — зову я.

Она вздрагивает.

— Что такое?

— Мне кажется… мне кажется, мне надо в туалет.

Она откладывает работу, недовольно морщится.

— Надо? Прямо сейчас, сию минуту?

— Да. — Я прижимаю руку к животу. — Кажется, меня тошнит.

Она закатывает глаза:

— Вот почему-то никого так не тошнит, как вас. Это что, у всех благородных дам такое? «Хрупкая конституция» — так, кажется, называется?

— Наверное. Извините меня, но не могли бы вы открыть дверь?

— Тогда я пойду с вами.

— Не обязательно. Можете оставаться здесь и шить, если вам так хочется.

— Миссис Саксби говорит, я всегда должна ходить с вами, а то мне попадет. Ладно.

Она вздыхает, потягивается. Шелковое платье у нее потемнело под мышками, по краям пятна белеет каемка. Она достает ключ, отпирает дверь, выводит меня в коридор.

Я иду медленно, смотрю ей в спину. Вспоминаю, как пыталась убежать от нее и как она меня поймала: я знаю, что, даже если сейчас отпихну ее, она вскочит и погонится за мной. Если ударить ее головой о кирпичную стену… Но как только я это представила, руки мои стали как ватные, думаю, я не смогу.

— Идите, — говорит она, заметив, что я останавливаюсь. — Ну, что случилось?

— Ничего. — Я хватаюсь за дверь нужника и медленно, очень медленно тяну на себя. — Можете не ждать.

— Нет уж, я подожду. — Она прислоняется к стене. — Заодно подышу воздухом.

Воздух теплый и зловонный. В туалете еще теплее, и вонь тут ужасная. Но я вхожу и закрываю дверь на задвижку, потом оглядываю помещение. Здесь есть окошко, такое маленькое — голова и то не пролезет, разбитое стекло заткнуто тряпицей. Полно пауков и мух. Сиденье растрескавшееся, грязное. С минуту я стою в раздумье.

— Все в порядке? — кричит мне Неженка.