Тонкий лед (СИ)

— Расскажи, — настаивала она, — так будет справедливо. Я должна знать, что тебя мучает. — И, приподнявшись, объясила: — Я хочу тебе помочь, Мейнард, но не смогу, пока не знаю, в чем болезнь. Я лекарка, и у меня есть лекарства, но — разве отвары готовят просто так? Разве я могу поделиться с тобой силой, если не знаю, куда ее приложить?

— Можешь напоить меня луковым пойлом, — сказал Мейнард со смехом, — я до сих пор вспоминаю его с омерзением… — И посерьезнел. — Если ты так хочешь, хорошо. Подожди, я налью нам вина.

Он встал и возвратился в постель с двумя наполненными рогами, один из них отдал Альвдис; она пригубила вкусный сладкий напиток и только тут поняла, как ей хочется пить.

— Я мало что утаил, — сказал Мейнард в полутьме, и Альвдис села и устроилась поудобнее, чтоб его слушать. — И в то же время много. Силу. Не думаю, что здесь когда-либо узнают о ней; я так хотел и хочу. Эта часть моей жизни теперь заперта, несмотря на то, что она всегда со мной останется. А в остальном… Все так и было, как рассказал. Дело в мелочах, которых никто не понимал, даже мои лучшие друзья. Флавьен, остальные… Они так и не увидели этого. Флавьен вырос на улице и еще и не такую жестокость видал, большинство моих воинов в прошлом — бродяги да наемники… В общем, сброд. Никакие тонкие чувства их не волнуют, да и не говорили мы с ними о таком никогда. Я их тренировал, пытался учить думать, но кому нужно, чтобы солдат думал, он приказы должен исполнять. И тот мы исполнили, причем не подумал даже я. Нет бы отослать сначала гонцов в эту деревню, чтоб проверили, вправду ли там мятежники. Я устал, был обозлен и хотел покончить с делом поскорее. А потом…

Он глотнул вина.

— Я усмирял крестьянские бунты, Альвдис. Поверь, это мерзкое дело. Когда женщина кидается на тебя с цепом, есть выбор — пожалеть эту женщину и поступить по-христиански, милосердно, как наш Господь велел, и повернуться к ней спиной, в которую она этот цеп запустит; или же отшвырнуть ее, чтоб не смогла подняться, с большой вероятностью — убить. Отчаявшиеся люди способны на многое, словно голодные крысы. А крестьяне голодали. Но той осенью, в той деревне… Она была довольно богатой, и урожай они собрали хороший, и хотя, конечно, не все зерно могли оставить себе, все-таки кое-что припасли. Мы даже не стали разбираться. Вытаскивали жителей из домов и убивали, как нам было приказано. А затем выбежал староста и стал кричать, что они мирные люди, и за что ж им такая кара Господня в виде душегубов короля Людовика… Его никто не услышал, кроме меня. И я тогда огляделся и усомнился. Мятежники обычно всегда готовы к тому, что придут воины короля и разворошат их гнездо, и бьются они сами, нечасто выставляя вперед невинных. А тут… нас никто не ждал. Люди ели ужин, когда пришли мы и стали поджигать их дома, а их самих — убивать. Это был ад, Альвдис, — сказал он то слово, которому ее научил — ведь в норвежском языке его не имелось, как не имелось и ада, только царство Хель и чертоги Одина вместо христианского рая. — Настоящий ад с его негасимыми кострами, как и говорят проповедники. Только сотворил его не дьявол, а я. Я и был тем самым дьяволом, вроде вашего Локи, только ещё более мерзким.

— Никто не может быть мерзким больше, чем Локи, Мейнард. Тебе его не одолеть.