Топ-модель

— Узнала, Маша, — стаскивает маску и я вижу напряженное суховатое лицо г-на Фишера. Глаза его глаза холодны и мертвы, как у акулы. — Не все сразу, красавица.

Отходит, берет стул и настольную лампу. Потом садится на расстоянии метров пяти, направляет свет лампы в мою сторону, говорит с торжеством:

— Я тобой буду любоваться, как на картину художников Эпохи Возрождения. Ты не против!

— Дай пить! — говорю с ненавистью.

— Пить? — мелко хихикает. — Странные люди. Просят пить, когда надо просить жизнь. Вот твоя подружка Таня тоже хотела пить. И пила водку, как воду.

До конца не верила, что вальяжный презентабельный господин Фишер может превратиться в мерзкого мерзавца, однако его последние слова… Это он! Он! Тот, кто преследовал меня всю жизнь! Именно этот страшный человек в стоптанных туфлях, жил рядом с нами, скрывая свою звериную каннибальскую сущность. Именно он кромсал и убивал молоденьких дурочек на черноморских пляжах. Именно он — сексуальный маньяк, выезжал на трассу под видом таксиста… с одной только целью…

— Я тебя убью, — говорю. — Я убью тебя, сука! — повторяю. — Тебе не жить, тварь, — утверждаю. — Ты труп, — верю.

— Как страшно, — хихикает. — А мне не страшно. — И решает. — Что ж: надо с тобой ещё работать и работать, Машенька. Чтобы ты была примерной девочкой и слушала старших.

— Да пошел ты, фишер!..

— Ха-ха, — заливается от удовольствия живодер. — Был Фишер, да весь вышел. Теперь я Волосс, с двумя «с». Фамилия такая, Машенька. Прошу любить и жаловать. Правда, обошлось сие в копеечку. И, вообще, ты, красавица, обошлась в большую копеечку, да такая девочка не имеет цены. Ничего не жалко.

Я слушала этот бред и понимала, что Роберт Робертович болен, давно и опасно; он болен так, что попытки уговорить, отвлечь, разжалобить не имеют смысла.

— Пить, — требую я.

— Пожалуйста, — поднявшись со стула, оставляет на ней металлическую миску. — Дотянешься, выпьешь. Без труда, как известно, не проедешь на велосипеде. — И зачем-то натянув на лицо новогоднюю маску зайца, удаляется прочь — исчезает в дверь, которая обита оцинкованным листом.

Черт-черт-черт! Никаких шансов! Это Фишер-Волосс свихнулся так, что нет надежды на чудо. Что ему от меня надо? В лучшем случае, изнасилует, в худшем — расчленит на куски мяса. И ловлю себя на мысли: я — спокойна и этих предположений уже не пугаюсь.

Я заставляю себя подняться на ноги — делаю два шага к стулу. Опускаюсь на бетон. Вытягиваю ногу — ну же!.. вытягиваюсь в попытке… Еще немного!.. неистерпимая боль в запястьях… ну же!.. и носком правой ноги цепляю ножку стула. Острожно подтягиваю к себе — миска подрагивает на стуле. Жизнь — за глоток воды. Есть! Пью теплую водопроводную воду. Первая победа с привкусом поражения. Сажусь на стул. Теперь смочить глаза и виски. Нужно вернуть состояние жизни в разбитое и отравленное тело. И попробовать навязать борьбу этому невнятному старому недоноску.

Итак, зачем я нужна Фишеру-Волоссу? Прежде всего, я нужна ему живая. Если он меня не убил во сне… Как можно убить врага миской, рассуждаю я, или стулом? Вот вопрос вопросов. И ещё один вопрос: меня ищут? Должны искать — должны вспомнить о Внуково. Где-то совсем рядом рыдают турбины поднимающихся в небо самолетов, где-то совсем рядом живут счастливые люди, которые никогда не задумываются о своих физиологических нуждах… Да, чувствую желание облегчиться. Обычное желание превращается в проблему. Кошмар в кошмаре!

От бессилия поднимаюсь со стула и швыряю его в стеллажи с инструментом. И удачно. Обвал железа такой, что, если бы не этот проклятый бесконечный гул самолетов, вся бы область вздрогнула. А так появляется только мой палач. В маске зайца. В чем дело, Машенька? Я отвечаю — в грубой форме.

— Ах, да! Прости, Маша, ты же человек, — уходит в тень, затем возвращается. В его руках старое мятое ведро. — Прошу.

— Что это?

— Ведро.

— И что?

— Это твой туалет, — садится на табуретку. — Давай делай, а я посмотрю…

— Идиот!

— Почему же это я идиот? — обижается. — Ты сама во всем виновата, Маша. Слушалась бы меня…

— Ты о чем, Робертович?

— Я сколько просил тебя: ходи без трусиков, а ты?

— А что я?

— И теперь я решил тебя наказать. Серьезно наказать.

— Да, пошел ты…

— Давай-давай, мочись…

— Я сказал: пошел…

— Ладно-ладно: покажи зайчику свою молоденькую пизду. Чистенькая она, нетронутая — она, моя — она. Я мечтаю вырезать её из тебя, потом побрею, поджарю и!..

— Заткни-и-и-сь! — страшно ору, разрывая аорту от ненависти и бессилия.

Валюсь на матрац, зажимаю голову руками — нет, лучше смерть! Чем жрать словесное дерьмо этого беспредельного ублюдка!

Краем глаза замечаю, мой мучитель шаркает прочь. Убью! При первой же возможности. Потом смотрю на ведро. Проклятое ведро. Вот моя цель — мятое ведро. Вот моя мечта — помочиться в это цинковое ведро. Какие гримасы судьбы: великолепная топ-модель у помойного ведра. Прекрасно! Кто бы меня видел у этого ведра.

И вдруг со мной случается истерика — я смеюсь. Я хохочу. Меня рвет желчью смеха. Мое положение ужасно — но оно так ужасно, что остается только хохотать. И отправлять естественные надобности.