<p>Дональд Э. Уэстлейк</p><p>Топор</p>

Это для моего отца, Альберта Джозефа Уэстлейка, 1896-1953

Старое суеверие о том, что художественная литература «порочна», несомненно, умерло в Англии, но дух его сохранился в определенном косом отношении к любой истории, которая более или менее не признает, что это всего лишь шутка. Даже самый шутливый роман в какой-то степени ощущает тяжесть запрета, который раньше был направлен против литературного легкомыслия: шутливости не всегда удается сойти за ортодоксальность. По-прежнему ожидается, хотя, возможно, людям стыдно об этом говорить, что постановка, которая, в конце концов, всего лишь «выдумка» (ибо что еще является «историей»?) должен быть в какой — то степени извиняющимся — должен отказаться от претензий на то, чтобы действительно представлять жизнь. Разумеется, любая здравомыслящая, бодрствующая история отказывается это делать, поскольку быстро понимает, что терпимость, предоставленная ей на таких условиях, — всего лишь попытка задушить ее, замаскированная под форму великодушия. Старая евангельская враждебность к роману, которая была столь же откровенной, сколь и узкой, и которая считала его чуть менее подходящим для нашей бессмертной роли, чем театральная пьеса, на самом деле была гораздо менее оскорбительной. Единственная причина существования романа заключается в том, что он действительно пытается изобразить жизнь.

Генри Джеймс, «Искусство художественной литературы», 1888

Если ты делаешь то, что считаешь правильным для всех участников, то у тебя все в порядке. Так что я в порядке.

Томас Г. Лабрек, генеральный директор Chase Manhattan Bank

<p>1</p>

На самом деле я никогда никого раньше не убивал, не убивал другого человека, не уничтожал другое человеческое существо. В некотором смысле, как ни странно, я хотел бы поговорить об этом со своим отцом, поскольку у него действительно был опыт, то, что мы в корпоративном мире называем предысторией в этой области знаний, он был пехотинцем во Второй мировой войне, видел «боевые действия» в последнем марше через Францию в Германию в 44–45 годах, стрелял в и, несомненно, ранил и, более чем вероятно, убил любое количество людей в темно-серой шерстяной одежде и, оглядываясь назад, был совершенно спокоен по поводу всего этого. Откуда вы знаете заранее, что сможете это сделать? Вот в чем вопрос.

Ну, конечно, я не мог спросить об этом своего отца, обсудить это с ним, даже если бы он был еще жив, чего нет, поскольку сигареты и рак легких настигли его на шестьдесят третьем году жизни, уничтожив его так же уверенно, если не так эффективно, как если бы он был дальним врагом в темно-серой шерстяной мантии.

Вопрос, в любом случае, ответит сам собой, не так ли? Я имею в виду, что это камень преткновения. Либо я могу это сделать, либо нет. Если я не смогу, тогда вся подготовка, все планирование, файлы, которые я вел, расходы, на которые я себя тратил (хотя, видит Бог, я не могу себе этого позволить), были напрасны, и я мог бы с таким же успехом все это выбросить, больше не показывать рекламу, не строить интриг, просто позволить себе вернуться в стадо бычков, бездумно бредущих к большому темному сараю, где прекращается мычание.