Топот бессмертных

Ночь дождлива и туманна,И темно кругом.Мальчик маленький стоит,Мечтает об одном.Он стоит, к стене прижатыйИ на вид чуть-чуть горбатый,И поет на языке родном:О койвшен, койвшен, койвшен папиросен,Подходи, пехота и матросы.

Подходите, не робейте,Сироту, меня, согрейте,Посмотрите – ноги мои босы.Я несчастный, я калека,Мне тринадцать лет.Я прошу, как человека,Дайте мне совет:Или богу помолиться,Или к черту приютиться,Ради бога, дайте мне совет.

О койвшен, койвшен, койвшен папиросенТрикинэ ин трэволас барбосэн.Куйвче куйвче бэна мунэс,Готах мир ай шенрахмурэс,Ратовита ё сын финэ той.

Моментально все вокруг подхватили простенькие слова (кроме, разумеется, иврита), и долго еще песенка о папиросах слышалась в компаниях бродяг у костра, на дальних постах и просто так, вообще. Аспирин был единственный, кто тогда спросил, где Рыжняк учился мацать пианину, на что тот пожал плечами:

– Да я не умею, Саня, просто слышал, как другие играют.

Надо было просто знать этого человека, который вечно был себе на уме и держал дистанцию даже с самыми близкими корефанами. В общем, в разгар коллективного запоя Саня вспомнил про Хохмача, якобы покоившегося под гранитным надгробием, и в одиночку, наплевав на толпу, поперся во двор. Подрезав в баре бутылку ирландско-вьетнамского вискаря, он подошел к лжемогилке и, отхлебнув сам, начал выливать горькую на травку под монументом.

– Мааалооо… Ещеее… – застонало невесть откуда. Бутылка выскочила из рук и разбилась вдребезги. Сердце чуть не подало в отставку. Из ступора его вывел Кеша-Почтовый, выглянувший из-за памятника.

– Хреновая у тебя заточка, братан, – прикололся он. – Портки не обмочил?

Аспирин смотрел на него, не имея сил послать по известному адресу, махнул рукой, развернулся и пошел.

– Саня, н у, Саня, – дурачок догнал его и схватил за плечо, – ну извини, тупо пошутил, извиняй, Санёк.

Но Санёк только покачал головой, грубо оттолкнул и поперся в свою комнатушку.

В общем, с тупыми шутками, превышающими всякую меру такта, у сталкеров не залеживалось. Неужели сейчас Хохмач тоже решил разыграть? В свою, так сказать, очередь?

Хрен бы знал.

Они вошли внутрь здания «Химнейтрализации». Тропинка, петлявшая внутри гигантского ангара, вывела к странному месту. На небольшой площадке, сплошь окруженной обугленными обломками бетонных конструкций, раскинулось в неглубокой впадине идеально гладкое, оловянно-серое зеркало. Сталкер прищурился и не поверил глазам: среди окружавшего их руинированного великолепия (то есть внутри гигантского ангара) красовалось, к удивлению Аспирина, настоящее озеро. Скорее даже – большой бассейн, о чем свидетельствовали относительно ровные края и белый промышленный кафель, идущий грязно-светлой линией по краю. В центре его возвышался облизанный ветрами каменный столб, увенчанный чахлым деревцем, росшим прямо в камне. И ни ряби, ни всплеска. Выглядело все странно. Довольный Хохмач указал рукой на тусклую гладь:

– Заныривай.

Аспирин осторожно приблизился. Под, казалось бы, тонкой пленкой поверхности двигались странные, расплывчатые тени. Собственное отражение тоже было мутным, а вместо глаз вообще зияли темные провалы. Неприятно.

– Не ссы, Саша, – словно понял его замешательство Хохмачов и подтолкнул, – давай смелее.

Обреченно вздохнув, сталкер начал расстегиваться.

– Зачем? – спросил Хохмачов.

– А что, в комбинезоне в воду прыгать?

– Конечно.

– Сдурел совсем, где сохнуть буду?

– Не будешь, полезай.

Аспирин подошел к воде (или не к воде?), уже поднял ногу и вдруг извернулся, вспомнив облезлого вепря.

– Не, не могу. Стремно как-то, прости.

Подошедший Хохмач уныло покачал головой и вдруг коротким, резким движением вогнал кулак прямо в брюшину сталкеру. Аспирин только успел подумать, что сейчас плюхнется в воду, как вода уже приняла его. Да какая это вода, подумалось сквозь боль? Он словно упал в сугроб или в кучу ячменного зерна, ушел с головой. Дыхание перехватило. А сильная рука прижала его голову ко дну. Неглубоко здесь. Но что делает Хохмачов?

Сталкер пытался вырваться, однако силища у друга была неимоверная. Мутант же.

«Какого хрена? – выдавил мозг. – Он же меня, сука, утопит!»