Торговец кофе

Ханна полулежала, ее голова была покрыта голубым покрывалом, кожа – бледная и влажная от испарины, но не было похоже, чтобы ей угрожала смертельная опасность. Она удобно вытянулась поверх настоящей кровати, достаточно длинной, чтобы на ней можно было лежать на спине, в отличие от мучительно короткой кровати Мигеля. Подобные Ханниной новые кровати, с высоким резным изголовьем из дуба, вошли в моду среди зажиточных голландцев, и Мигель поклялся, что купит себе такую, как только покинет дом брата.

Над кроватью не было балдахина, и Ханна с широко раскрытыми и печальными глазами лежала на виду у Мигеля.

– Мы должны поговорить коротко, – сказала она серьезно, но без упрека. – Я не знаю, куда пошел ваш брат, поэтому не знаю, когда он вернется.

– Мне кажется, я знаю, куда он пошел, – сказал Мигель. – Он пошел повидаться с Паридо.

– Может быть.

Мигель подступил ближе:

– Я только хотел сказать, что сожалею о случившемся и о вашем недомогании. Я не предполагал, что вы пострадаете. Я обещал вам, что этого не случится.

Она чуть улыбнулась:

– Ваш брат устроил слишком много ненужного шума из этого. Я действительно испугалась, но быстро оправилась. Весь день я чувствовала, что малютка шевелится, как она это обычно делает. В этом отношении у меня страха нет.

Мигель обратил внимание, что Ханна сказала "она". Осмелилась бы она говорить о девочке с Даниелем? Не устанавливала ли она этой своей репликой более тесную связь с Мигелем?

– Я очень рад, что серьезных последствий нет.

– Мне жаль, что я не смогла сделать больше. Я нашла записку, но не знаю, что в ней написано. Я ее спрятала, думая, что она может вам навредить. Ваш брат отнял ее у меня.

– Я знаю. Там не было ничего важного.

– Вы знаете, кто положил туда эту омерзительную вещь?

– К сожалению, не знаю, – покачал головой Мигель. – Я благодарен вам за все ваши усилия. Сожалею, – сказал он и набрал побольше воздуха в легкие, – что вел себя так неподобающе. Я бы хотел поговорить с вами об этом еще раз. Потом. Когда вы отдохнете.

Неожиданно для себя он взял ее руку и крепко сжал, чувствуя прохладу и гладкость ее кожи.

Он думал, что она выдернет руку, отчитает его за непростительную вольность, но она посмотрела на него так, словно этот жест преданности был самой естественной вещью на свете.

– Я тоже сожалею, что была так слаба, но я не знала ничего другого.

– Тогда мы научим вас тому, что вы хотите знать, – сказал он ей нежно.

Ханна отвернулась, зарывшись лицом в подушку.

– Я должен спросить у вас еще кое о чем, – сказал он, гладя ее руку, – а потом отдыхайте. Вы говорили о мадам Дамхёйс. Что еще вы хотели мне сказать?

Ханна оставалась неподвижной, словно не слышала его. Наконец повернулась и посмотрела на него покрасневшими глазами:

– Я даже не знаю. Она разговаривала с какими-то мужчинами, когда я ее увидела. Но я вообще глаз не поднимала. А она подумала, что я видела что-то, чего не должна была видеть.

Мигель кивнул:

– Вы знаете этих мужчин? Они выглядели евреями, голландцами или кем-то еще?

Она покачала головой:

– Я даже этого не могу сказать. Кажется, они были голландцами, но один мог быть евреем. Я не уверена.

– Вы их не знаете? Не встречали их раньше?

– Кажется, один был ее слугой, но не уверена. – Она покачала головой. – Сеньор, я была слишком напугана, чтобы их рассмотреть.

Мигелю было хорошо знакомо такое чувство.

– Я дам вам возможность отдохнуть, – сказал он. Он знал, что не следует этого делать, он велел себе этого не делать, он говорил себе, что будет об этом сожалеть, что от этого будут одни лишь проблемы. Но тем не менее сделал это. Прежде чем осторожно опустить ее руку на постель, он поднес ту к своим губам и нежно поцеловал теплую кожу.

– И благодарю вас, сеньора.

Он не стал дожидаться ответа и поспешил прочь из спальни в страхе столкнуться с братом на лестничной площадке, но этого не случилось.

Ханна закрыла глаза, не зная, что думать. Неужели Мигель ее простил? Он понял ее. Он взял ее руку и поцеловал. Могла ли она надеяться на большее? Чем же она заслужила такое милосердие? Ее рука скользнула на утешающий ее округлый живот, чтобы погладить своего ребенка, свою дочь, которую она защитит от всех зол, угрожающих им обеим.

Когда она открыла глаза, перед ней стояла Аннетье. Лицо ее было неподвижным, подбородок задран, глаза сощурены. Откуда та взялась? Ханна не слышала шагов на лестнице. У служанки была такая способность: она могла входить и выходить неслышно, как привидение.

– Вы рассказали ему, – сказала Аннетье так тихо, что Ханна едва ее слышала.

Она подумала, не солгать ли, но какой от этого толк.

– Да, – сказала Ханна. – Я решила, что важно, чтобы он знал.

– Глупая сука! – прошипела служанка. – Я велела тебе молчать.

– Ты не должна на меня сердиться, – сказала Ханна, ненавидя мольбу в своем голосе, но были вещи намного важнее, чем эта крошечная съежившаяся вещь, которую она называла своей гордостью. – Врач сказал, что мне вредно волноваться, иначе я могу потерять ребенка.

– Черт бы побрал твоего ребенка! – сказала Аннетье.– Надеюсь, он возьмет его вместе с остальными вашими дикарями евреями.