Торговец тюльпанами

Петра, стараясь произвести впечатление, показывала, до чего она начитанна, вот только кучера — он ведь понятия не имел о старике Катсе, пусть даже цитаты из сочинений видного моралиста и были выведены золотыми буквами у входа в приличные дома — образованность девушки скорее страшила, чем радовала, он только теперь начал осознавать разницу между ними. Не очень-то приятно быть неграмотным мужем ученой жены, думал Эрнст. Понятия не имея о том, какое образование получили другие дети Корнелиса ван Деруика, он вообразил, будто у них одна Петра увлекается чтением, но как бы там ни было — он-то все равно будет при ней дурак дураком.

Возница лениво рассуждал про себя, паузы между высказываниями Петры становились все дольше, и паузы эти сильно ее беспокоили: уж не влюбилась ли она в тупицу? И все же она предприняла еще одну попытку — только ради губ юноши, которые находила прелестными и которые одним только своим шевелением, когда Эрнст произносил самые обычные слова, волновали ее донельзя.

— А сами-то вы подумываете о браке?

Роттеваль подергал галстук, защемивший кожу у него на шее.

— Ну-у-у… скажем, я не так помешан на женитьбе, как сын моего хозяина, Элиазар ван Берестейн. Он-то каждое воскресенье перебирает всех прихожанок, спрашивая моего мнения о той или о другой. Он часами может говорить о том, у кого самые красивые волосы, у кого самые красивые глаза, не считая прочих прелестей, которые обсуждает так же подробно…

— Что за гнусная личность!

Петра, похоже, возмущенная услышанным, резко раскрыла веер из разноцветных перьев, который Виллем подарил ей, несмотря на все свои предубеждения против роскоши.

— Господин Берестейн желает иметь супругу, которая обладала бы всеми достоинствами, кроме образования: оно, по его мнению, особе прекрасного пола совершенно ни к чему. «Учить девушку — все равно что ставить цветы в ночной горшок», — часто повторяет он, когда заходит разговор на эту тему… Он считает женщину достаточно ученой, если она знает «Отче наш», десять заповедей и правило исповеди. По его словам, женщина у себя в доме — как мидия в своей раковине…

— И вы разделяете его взгляды? — с вызовом бросила девушка.

Эрнст ответил не сразу, в разговоре снова повисла досадная пауза, а паузы эти мучили в равной мере обоих собеседников. Кучер смущался, чувствуя, как мало соответствует сложным и тонким суждениям, которые он пытается высказать, его крепко сколоченное, приспособленное лишь для настоящей мужской работы тело, Петра же — из-за того, что поставила молодого человека в смешное положение: размышления явно не были его стихией и отнюдь не помогали ему выставить себя в лучшем свете.

Расстроенная, она отвернулась и погрузилась в хмурое созерцание помпонов на занавеске.

— Да нет, мне это не подходит… И вообще мне еще рано под венец! — наконец изрек Роттеваль со вздохом, свидетельствовавшим о том, что умственный труд оказался для него непосильным.

А для Петры это признание стало последней каплей: она, не желая больше ни минуты терпеть рядом с собой бестолкового вздыхателя, резко распахнула дверцу, сообщила, что дальше доберется пешком — и тут кучер вдруг очнулся. Эрнст так отчаянно хватался то за платье Петры, то за ускользающий из пальцев конец ее веера, он так униженно молил позволить ему ее довезти, во взгляде его светилось такое отчаяние и он так трогательно кривил губы, что пассажирка сменила гнев на милость и вернулась на бархатное сиденье.

Когда Эрнст пулей выскочил из кареты, лошади шумно приветствовали своего повелителя. Он проворно взлетел на козлы, мгновенно разобрал вожжи и до того весело крикнул «но!», заставляя упряжку тронуться с места, что Петра поежилась от удовольствия. Сидя на насесте — с непокрытой головой, на которую сыпался снег, — юноша выглядел куда более счастливым, чем в тепле, среди мягких подушек. Барышня Деруик расслабилась, сложила веер, послала нежную улыбку в проделанное в стенке кареты оконце для переговоров пассажира с возницей, и Роттеваль — промокший, продрогший, не заметивший, что парик съехал на плечо, — ответил ей тем же.

Вот уже и три улицы позади. Расставаясь, молодые люди договорились вскоре встретиться снова.

— А Элиазар ван Берестейн — грубиян, вы нисколько на него не похожи! — загадочно воскликнула на прощанье Петра, рискуя быть услышанной прихожанами, которые направлялись к церкви.

— Сударыня… — начал было Эрнст Роттеваль, но не нашел что сказать дальше, неловко поклонился и снова взобрался на свой насест.

Той осенью в Голландии зарядили проливные дожди. Жаркие, солнечные, безоблачные дни внезапно сменились хмурыми и непогожими, каналы быстро переполнились, дамбы и плотины не выдерживали натиска прилива, потоки воды затапливали луга в низинах, мельницы захлебывались… Те, кто еще совсем недавно боялся пожара, теперь опасались наводнения, и многие предсказывали, что Харлем, огражденный от моря лишь цепью дюн, вскоре будет поглощен неистовой стихией.