Торговец тюльпанами

Оказалось, что нужны они и в цветоводстве! Склонность к мелкому рукоделию, к кропотливой работе очень пригодилась, когда Ясперу пришлось иметь дело с лепестками, листиками, с крохотными семенами: отделить одно от другого можно было только кончиком смоченного пальца… Здесь, на плантации, в оранжерее, его любимыми инструментами стали не мотыга или садовая лопатка, а прививочный нож, шило, моток ниток, с помощью которых мастерами своего дела создавались новые разновидности. И до чего же приятно уметь, не повредив оболочек материнской луковицы и дочерней, просунуть между ними заточенное лезвие ножа, а затем повернуть еле уловимым движением руку и отделить детку, чтобы посадить ее отдельно…

Искусство выращивать тюльпаны было еще достаточно молодо, а сам цветок — достаточно мало изучен для того, чтобы человек, не получивший серьезного образования, мог придумать нечто новое, и Яспер это сумел. Заметив, что луковица, которая дала, самое большее, четыре-шесть деток, истощается, он сделал из этого правильный вывод: предпочтение надо отдавать более молодым, еще не размножавшимся луковицам — у них урожай впереди. Из его наблюдений следовало и другое открытие: если выкопать отцветшие растения и до осени оставить их сушиться на решетках, они делаются сильнее.

Исследованиями и опытами юного Деруика была доказана тщетность тех манипуляций, которые иные его собратья проделывали с цветами из суеверия или легковерности. Бесполезно оказалось посыпать растения цветными порошками, бесполезно накладывать на луковицы припарки из голубиного помета или связывать вместе половинки луковиц, взятых от цветков двух далеких один от другого оттенков — например, белого и лилового — в надежде, что лепестки у потомства получатся пестрыми. Зато очень полезно сажать на одном участке разные сорта, чтобы они скрещивались между собой: желтые Couleren с пурпурными Lacken, красные Ducken с четырехцветными Marquetrinen, — именно таким образом увеличивались шансы добиться сложных узоров и оттенков и угодить ценителям, предпочитающим причудливо разрисованные цветки.

Талант Яспера смешивать краски, выводя новые разновидности тюльпанов, признавали все, советы его были всегда толковыми, это помогло ему завоевать расположение сначала старшего цветовода, а затем и хозяина, которому регулярно докладывали о его новых открытиях и достижениях.

— Что за удивительный мальчик! — воскликнул после очередного доклада Паулюс. — Неужели это его мы хотели уволить? Неужели это его ругали за оплошности и называли бездарным? Поистине — когда видишь бабочку, забываешь о гусенице!

Младшему Деруику льстил интерес, который проявляли к нему теперь собратья. Еще чуть-чуть — и он принялся бы кланяться в ножки брату за то, что заставил его выращивать цветы, а ректору — за то, что его не уволил. Никто не мог усомниться в благотворнейшем воздействии на него нового занятия, ведь его физиономия так и лучилась довольством: округлившиеся щеки, неторопливый взгляд, влажные губы — облик мудреца во время медитации или пьяницы, который пьет вволю.

Петре очень нравился томный вид брата: так, в ее представлении, должен был в идеале выглядеть супруг, наслаждающийся мирными радостями брака, — но раздражал младшую из сестер Деруик.

— Неужели этот перезрелый плод — лицо моего брата? — подставляя Ясперу зеркало, насмехалась она. — Можно подумать, ты, занявшись цветами, перенял их свойства, вот и сам увял раньше времени!

И девочка цитировала какого-то древнего автора, утверждавшего, что лицо счастливого человека становится бесцветным и пошлым, тогда как горе делает его, наоборот, более выразительным и твердым.

Еще одного свидетеля перемен в Яспере, старшего из братьев Деруик, раздирали противоречия: он не мог ни от души радоваться, ни толком огорчаться. Конечно, привязанность к брату не совсем угасла, он не чувствовал себя совсем чужим успехам Яспера, да и вообще лучше, когда работа идет без осложнений! Но, с другой стороны, ему никак было не справиться с чувством, подобным тому, что питал к нему самому Элиазар ван Берестейн: с позорной ревностью, в которой, впрочем, никогда и никому бы не признался. Виллем постоянно ловил себя на мысли, что Паулюс хвалит его собственную работу не так горячо, как работу брата, говорит о нем меньше хорошего и делает это реже. А может быть, он еще и сожалел о том, что Яспер так быстро приспособился к своему новому положению. Может быть, он предпочел бы, чтобы удар тяжкого молота высек из куска раскаленного металла больше искр, чтобы между ним и Яспером по-прежнему вспыхивали ссоры, чтобы они бранились и старший, одерживая верх, выковывал и дальше свою власть… Нет, ничего подобного уже не случалось, и Виллему только и оставалось, что мстить презрительным одобрением. Пожимая руку младшего брата с едва уловимым превосходством, он вкрадчиво произносил:

— Тебя можно поздравить братец: вот ты и настоящий цветовод! Работа, требующая смирения, в самый раз для такой простой души…