Читаем Торговцы грезами полностью

Торговцы грезами

— Джонни? — Это скорее было похоже на вопрос.

— Да, — мягко отозвался я.

Она помолчала — до меня доносилось лишь ее дыхание, а затем продолжила тем же неуверенным голосом:

— Я рада, что ты приехал. Для меня это много значит. Ты даже не представляешь, как он будет рад, когда узнает об этом.

Со мной что-то творилось. Мне захотелось закричать: «Это же я, Джонни! Мы же прожили вместе тридцать лет! Разве я тебе настолько чужой, что ты боишься говорить со мной?» Но я не мог этого сказать, я и так с трудом подбирал слова.

— Я должен был приехать, — просто ответил я. — Вы оба так много значите для меня. — Я помедлил. — Ужасно жаль, что так случилось с Марком.

Теперь она ответила мне своим прежним голосом, будто лишь сейчас поняла, с кем говорит, но в нем все равно слышались боль и отчаяние. Это был голос человека, свыкшегося с печалью и невзгодами.

— На все воля Божья, Джонни, тут уж ничего не поделаешь. Будем теперь надеяться, что Питер… — Она не закончила фразу, ее голос сорвался. Было слышно, как она сглатывает слезы, оплакивая сына.

— Эстер! — резко сказал я, делая попытку ее отвлечь. Я чувствовал, как она пытается взять себя в руки, сдержать слезы, которых ей не надо было стыдиться.

Наконец она ответила:

— Да, Джонни.

— Некогда плакать, — сказал я, чувствуя себя круглым идиотом. Кто я такой, чтобы указывать ей, когда плакать? Это ведь был ее сын. — Сначала надо Питера поставить на ноги.

— Да, — тяжело сказала она. — Я обязана выходить его, чтобы он мог помолиться за своего сына, чтобы мы вместе могли устроить шивех.

Шивех — это еврейский ритуал поминок. Зеркала и картины в доме накрывались тканью, и все садились на пол, целую неделю оплакивая смерть близкого человека.

— Нет, Эстер, нет, — сказал я ласково, — не только для того, чтобы вы могли помянуть его, но и затем, чтобы вы и дальше жили вместе.

Ее голос стал более спокойным.

— Да, Джонни. — Мне показалось, что она разговаривает больше с собой. — Мы должны продолжать жить.

— Вот это другое дело, — сказал я. — Ты уже похожа на ту женщину, которую я знал.

— Так ли это? — спокойно спросила она. — Пока не стряслась эта беда, я в самом деле была той женщиной, которую ты знал, но сейчас я уже старуха. Ничто и никогда не могло меня сломить, но то, что случилось, меня доконало.

— Все пройдет, — сказал я, — скоро все станет на свои места.

— Теперь уже ничто не сможет стать на свои места, — обреченно обронила она.

Мы еще немного поговорили, и она повесила трубку. Я сел в кресло и закурил еще одну сигарету. Первая, забытая в пепельнице, истлела до самого фильтра. Не знаю, сколько я просидел, глядя на телефон. Я вспомнил Марка, когда он был еще ребенком. Странно, как быстро забывается о человеке все плохое, когда он умирает. Я никогда не любил взрослого Марка, и поэтому вспоминал о нем, маленьком. Ему нравилось, когда я подбрасывал его в воздух, когда я катал его на плечах. И сейчас у меня в ушах стоял его счастливый визг, когда я подбрасывал его вверх. Я вспоминал, как он вцеплялся пальцами мне в волосы, когда я возил его на шее.

У меня заболела нога. Моя нога. Я всегда ощущал ее целиком, хотя это был всего лишь обрубок. Остальная часть осталась лежать где-то во Франции. Я чувствовал боль в бедре. Боль была невыносимая. В последние три дня я практически ни на минуту не снимал протез.

Я расстегнул брюки, затем откинулся в кресле, втянул живот и, просунув руки в штанину, развязал ремни, которые фиксировали мою искусственную ногу. Она со стуком упала на пол.

Я начал массировать культю круговыми движениями, чему научился много лет назад. Кровь стала циркулировать, и боль отступила. Я продолжал массаж.

Открылась дверь, и вошел Ронсон. Увидев, что я сижу за столом, он подошел ближе. Его шаг был пружинящий, вид уверенный и надменный. За стеклами очков блестели глаза. Остановившись перед столом, он взглянул на меня.

— Джонни, — начал он уверенно. — Насчет Фарбера. Не можем ли мы…

Я уставился на него. Не знаю почему, но я никак не мог понять, о чем он говорит. Руки, массировавшие культю, внезапно задрожали.

Черт возьми! Неужели он не мог подождать, пока я сам вызову его?

Я уже знал, что соглашусь, что бы он ни сказал, лишь бы он побыстрее убрался из моего кабинета, лишь бы не видеть его, такого спокойного, такого сильного и самоуверенного, чтобы не чувствовать исходившей от него мощи. Услышав, как я быстро согласился, он недоверчиво прищурился, затем повернулся и быстро вышел из кабинета, словно боясь, что я передумаю. Я подождал, пока он закроет дверь, и дрожащими пальцами стал привязывать протез. У меня ничего не получалось. Борясь с протезом, я принялся ругаться про себя.

Без ноги я чувствовал себя таким беспомощным.