Торжество самозванки. Марина Цветаева. Характер и судьба

Однако дело было не только в удовлетворенном (после стольких лет мытарств!) самолюбии. Авторские права на издание книг матери, статьи, комментарии к книгам, выступления, – все это давало Ариадне очень неплохой доход. Чем еще она могла зарабатывать на жизнь? Не вязаньем же шапочек, как когда-то уверяла Цветаева. В издательствах ей еще подбрасывали и переводы с французского. Понятно, что хороших переводчиков в СССР хватало и без Ариадны, но она все-таки была дочерью Марины Цветаевой, грех не помочь.

Ариадна сумела купить небольшой домик в Тарусе, с которой были связаны детские воспоминания ее матери, и там ее принялись осаждать экзальтированные дамы, жаждавшие поклониться памяти Цветаевой. Поначалу Ариадна сердилась на них, жаловалась друзьям, ругала их «шизофреничками», но постепенно ее отношение к поклонницам матери менялось.

Во-первых, далеко не все они были шизофреничками; среди них встречались выпускницы университетов, искренне желавшие посвятить себя изучению жизни и творчества Цветаевой. Во-вторых, такое обожание превращало ее, больную, отечную, раздражительную и мало кому интересную женщину, в главную жрицу нового культа, в объект почитания и восхищения.

Характер отношений между Ариадной и поклонницами виден из рассказа В. Лосской, автора известной биографии Цветаевой, основанной на неопубликованных воспоминаниях современников. В 1971 году она, жившая во Франции, прилетела в Москву из Парижа, чтобы увидеться с Ариадной и познакомиться с находившимся у нее архивом. Но едва войдя, услышала жесткий упрек: почему она «не пошла от метро по той улице, которую Ариадна ей указала, и из-за этого, проплутав, явилась на 5-10 минут позднее назначенного времени?». И почему она «не разыскала в Париже книгу Сэлинджера, которую должна была ей привезти»? (В.Лосская. Марина Цветаева в жизни. М., 2011, с.10).

Читая это, трудно удержаться от улыбки. В самом деле, почему, отправляясь за тысячи километров к дочери своего идола, хранительнице ее архива, В. Лосская не купила заказанную ею книжку? Почему не приехала к ее дому на четверть часа раньше? И зачем начинать свое повествование с этого не красящего обеих эпизода?

Но то-то и оно, что одна не могла не обидеться и не упрекнуть, а другая – обидевшись, промолчать. Иначе обе поклонялись бы не Цветаевой, а какому-нибудь другому поэту.

* * *

Своих новообретенных слушательниц Ариадна потчевала не только воспоминаниями о матери, но и рассказами о своем детстве и о лагерном прошлом. Некоторые из ее лагерных историй удивительны.

Например, о том, как Ариадна, еще совсем молодой женщиной, оказалась ночью в товарном вагоне, одна, с целой толпой озверелых уголовников, жаждавших добраться до женского тела. От печальной участи ее спасло лишь вмешательство «главного сибирского вора», которому Ариадна когда-то оказала важную услугу. Он, будучи гораздо старше Али и учтиво обращаясь к ней на «вы», отогнал своих товарищей, велел им быть с ней почтительными и вежливыми. Такими они и стали.

В другой раз Ариадна вспоминала набожную кроткую монастырскую послушницу, жившую с ней в одном бараке, ужасно дорожившую самоваром, из которого она прежде пила чай с сестрами-монахинями. Когда озверелые чекисты погнали несчастных затворниц из святой обители в лагеря, пожилая послушница Ариадны привязала самовар под юбку, между ног и в таком виде довезла до мест своего заключения.

Эти анекдоты – еще одна иллюстрация достоверности материала, с которым приходится иметь дело при изучении биографии Цветаевой.

Конечно, интеллигентные дамы, проведшие, в отличие от Ариадны, свою молодость в университетских аудиториях, а не за колючей проволокой бок о бок с уголовниками, могли не знать воровских обычаев и верить, что уголовники ведут себя с женщинами, как рыцари из романов. Положим, никто из них не догадывался об отсутствии в криминальной иерархии такого вычурного звания, как «главный вор»; и не слышал, что существуют лишь воры в законе, которые равны между собой. Допустим, они не имели понятия и о том, что воры никому не говорят «вы», что они «тыкают» даже начальникам лагерей и уж менее всего они расположены к вежливости по отношению к молоденьким девушкам, которые на уголовном жаргоне именуются «шалавами» и считаются существами низшего порядка.

Но должны же они были обладать хоть каким-то представлением о женской физиологии! Каким образом бедная послушница брела многие километры с привязанным между ног самоваром?

Между тем, все эти сказки, почтительно записанные и изданные И.Кудровой, стали такой же неотъемлемой частью цветаевского мифа, как и постоянный голод, который будто бы терпела Цветаева с семьей в Париже; ее фатальное одиночество среди равнодушных людей; ее мужество перед лицом опасности; ее преданная любовь к мужу. К тому же разряду относятся «героические подвиги советского разведчика» Сергея Эфрона, бескорыстное подвижничество отца Цветаевой, Ивана Владимировича, «основателя Музея Изящных Искусств», и благородная самоотверженность ее матери, Марии Мейн.

* * *