Тот, кто должен

            Шахтеров, знаете, дразнят «красавчиками», потому глаза у них всегда подведены черным, но не карандашом, а угольной пылью. Въедливая эта пыль, никак не оттирается. Его тело тоже было в пятнах угольной пыли, искалеченное завалом, как избитое…

            Мать плакала, тянула к губам его холодные руки. А я не могла. Думала, что это я проклята за что-то, что это меня судьба лишает всего, что мне дорого.  

            Кроме Сережки, погибли еще шесть человек, их всех хоронили в один день, торжественно. Потом даже дали какое-то пособие, но я отнесла его матери. Хотела и вещи его ей отнести, но потом просто выбросила. Свою беду все равно никому не отдашь, ни на чьи плечи не переложишь.

            Очень неожиданно это было. Вчера он был, сегодня его нет, а завтра – нет ни его вещей, ни его запаха. И на фотографиях он какой-то не такой остался, невеселый, неживой. Мне тогда сделалось очень страшно, потому что я совсем одна осталась. Его родственники – его, был бы у меня ребенок, они бы и меня не забыли, а так – пришла несколько раз к ним, посидела в гостях, поплакала, да и закончились наши отношения.

            И казалось, что мне уже много-много лет, я уже всех близких похоронила, уже много раз зима-лето сменялись, много раз листья с деревьев опадали и снова появлялись, а я все жила на свете – не нужная ни самой себе, ни посторонним. Работала, что-то готовила, ела. На работе стали говорить, что я сохну, что я не в себе и что рано мне хоронить себя заживо.

            У других – праздники, какие-то поездки, дети в школу, тетрадки, новый год, утренники, маскарадные костюмы. А у меня – все одно: с работы домой, иногда телик включу, да и выключу – ничего нет интересного. На самом деле – не так много времени и прошло с его смерти, но такое тяжелое было время: год за пять.

            Еще и на работе проблемы начались. Бригадира нового назначили, и стал он ко мне цепляться. То по заднице шлепнет, то в дверном проеме пройти не дает. Такой мужичок, лет за пятьдесят, юркий, седенький, низенького росточку, а руки длинные, скользкие, как щупальца. У девчонок стал выпытывать, почему я невеселая всегда. Они ему говорят, муж, мол, у нее умер, а он:

– Так чего ж тогда и не веселиться?

            Все мысли у него были – то пьянку какую организовать, то пикник. И всегда вроде бы и повод есть, девчонки нарадоваться не могли:

– Вот Петрович, вот молодец! Не дает нам заскучать!

            А мне так тошно от этого. И понимаю, что он ни к кому больше из бригады клинья не подбивает, ко мне одной только, а никак меня это не радует.

            Ирка мне говорит:

– Ну, чего ты не хочешь? Мужик он разведенный, непьющий. Он бы и женился на тебе.

            И Петрович напрямую стал гнуть:

– Или в гости меня зови, Машка, или ищи себе другую работу. Мне тут печальные не нужны. Траур твой мне уже осточертел.

            А я все об одном думаю: был бы Сережка жив, никто не посмел бы меня обидеть, работала бы себе спокойно, старичье всякое не лезло бы ко мне.

            Сказала ему, что подумаю. Хотела до конца месяца продержаться, чтобы зарплату перед уходом получить. А он зарплату мне не отдал. Говорит:

– Я деньги домой тебе привезу.

            Как будто это неизвестно за что деньги, а не за то, что я стены штукатурила. И деньги нужны, и трахаться с ним противно. Он маленький, сутулый какой-то, лицо сморщенное большими складками, как у собаки, а нос – как свиной пятак, ноздрями вверх вздернут и блестит всегда.

            Я купила бутылку водки, выпила почти стакан. Когда он пришел, стемнело уже, уже не так его рожу было видно. Он деньги на тумбочку положил, стал меня на кровать валить и руками мять. Я глаза закрыла, думаю, была ни была, стерплю как-нибудь.

            Он недолго повозился на мне, да и отвалился. Ничего больше не хотел, только велел ноги расставить, чтобы он посмотрел, какую он отымел. Сказал даже, что красивая или что-то такое. Еще походил вокруг меня кругами, губами почмокал – понравилась я ему.

– Так, – говорит, – я и буду к тебе приходить. А ты чтобы трусов при мне не надевала. Вдруг я на кухне тебя захочу или в прихожей. Чтобы ты всегда готова была, моя девочка.

            Ничего, что я рассказываю? Вы же спросили, как я смерть Сережи пережила. Вот я и рассказываю, как все было. Без трусов я ее пережила. Сначала он по выходным приходил, потом по пятницам забегать стал, потом еще и по средам. И всегда стоял у него. Ни есть не хотел, ни выпить, только трахаться. Но без всяких таких вывертов. Только любил руками меня трогать везде, пальцы засовывать, но так – безобидно. Потом я привыкла даже, зарплату он мне прибавил, жениться передумал, на работе хватать и лапать меня перестал, пикники всякие прекратил, девчонки даже расстроились.

            Но, чем больше я привыкала, тем гаже мне становилось. Даже вроде бы стало нравиться с ним сексом заниматься, а в то же время так тошно, что блевать хочется. Не знаю, как объяснить такое. И живу вроде как одна – по хозяйству никто не помогает, а между ног всегда растерто его пальцами, словно намозолено. И как прекратить – не знаю. Послать его – так и он меня с работы пошлет, а где я такое место потом найду, такой коллектив хороший?