Тот, кто ловит мотыльков

Кроме Бутковых, староста побывала у Кулибабы и в доме самой Ксении. На Кулибабу она уже так не кричала. Может быть, выдохлась. Или охрипла.

– Анна Ивановна, ты доиграешься со своим святилищем.

Ответа не последовало. Дорада, кажется, и не ждала его.

– Пока сюда не совались чужие, это было твоим делом. Теперь – нет.

Она собиралась уйти. Уже скрипнула дверь. Ксения разочарованно поморщила нос: и только-то? За этим Дорада притащилась? Но напоследок староста сказала еще кое-что.

– Ну, цветы – я понимаю, – устало проговорила она. – Но зачем ты с домом все это затеяла?

Ксении показалось, что это не вопрос, а упрек. Но Кулибаба неожиданно отверзла уста.

– Чтоб Марина не сердилась. Ей радостно, когда в дому чисто.

Староста издала странный звук: нечто среднее между смешком и всхлипом. Ксения не стала дожидаться, когда она выйдет, и юркнула за угол.

К вечеру Дорада явилась к ним. И в этом тоже было нарушение заведенного порядка. Прежде Тамара приходила сама и приводила Ксению.

Девочка ждала ее визита. Пока бабка шлепала к двери, она проскользнула без спешки в привычное гнездо в шкафу, устроилась между старыми пахучими кофтами.

Существовал ритуал. Сначала бабка прикроет оконную створку и скажет: «Сквозняки разгулялись», – даже если оттуда вообще не дует. Дорада ответит, что обещают похолодание или потепление. Обе поохают, что погода никуда не годится. Ни разу еще Ксения не слышала, чтобы кто-нибудь в Таволге воскликнул: «Да ладно вам, отличные стоят деньки!»

Колыванов называл эту смешную болтовню этикетом.

После обсуждения и осуждения сквозняков хозяйка должна предложить чай. Что принести к чаю, она не спрашивает, а молча ставит на стол, что отыщется в холодильнике и шкафу. Тут почему-то этикет не работает. Конфеты, печенье, соленая рыба – все вперемешку! Пускай гость мучается, сам выбирает.

За чаем обсуждают дела садовые, огородные и лесные. И еще рецепты. Хотя сто тысяч раз уже о них переговорено! Все равно будут неспешно чесать языками о баклажанах, которые на вкус не отличишь от грибов, и о груздевых местах за Синими болотами.

Когда Ксения спросила Колыванова, зачем нужен этот дурацкий этикет, раз всегда болтают об одном и том же, тот задумался, а потом сказал: «Ты когда печку растапливаешь, что сначала поджигаешь?» «Бересту. Ну, или газеты». «Вот и с гостями так же. Серьезный разговор похож на огонь. Чтобы разгорелся, нужно подбросить то, что быстро прогорит: бересту или бумагу. А затем уже переходить к, так сказать, основательным поленьям».

В общем, Ксения даже приготовилась задремать, пока бабка и Дорада гарцуют друг вокруг друга, обмахиваясь сквозняками и груздями.

И вдруг староста заговорила. Не дожидаясь, пока ей предложат чай.

Сказала она такое, что Ксения едва не выпала из шкафа.

– Если ты еще раз свой фокус выкинешь, Тамара, я у тебя девчонку заберу. Отправлю в город. И больше ты ее не увидишь.

Голос ее звучал спокойно и холодно.

Бабка охнула, опустилась на стул, плаксиво забормотала. Дорада ее перебила:

– Ты, старая дура, чуть не угробила живого человека!

«Старая дура?» – ахнула про себя Ксения.

Ей стало по-настоящему страшно. Никто никогда не обзывал так ее бабушку в Таволге. И вообще никого не обзывал. На «угробила человека» она даже внимания не обратила.

– Она не живая… – испуганно начала бабка.

– Здесь все живые! – повысила голос Беломестова. – Все, поняла?

– Мне Валя рассказал… – пролепетала бабка.

– Дура, – в ледяном бешенстве повторила староста, точно хлыстом стегнула. – Маразматичка старая! Верно говорили Маринины хлыщи: у тебя не мозги в голове, а труха. Я тебе не дам нас всех угробить. Ясно тебе? Если хоть шевельнешься, хоть дыхнешь в ее сторону…

Слова стекали с губ Дорады, будто капли с крыши, и собирались в сосульку. Этой сосулькой она пригвоздила бабушку к стулу. Ксения сглотнула. Кофты больше не были гнездом, они навалились и душили ее. Выбраться бы, глотнуть воздуха, но она боялась даже пошевелиться.

– Ей надо обратно, в землю! – выкрикнула бабка сквозь слезы. – Не по-людски это! Шляется, как у себя дома… Всякий стыд потеряла!

– Если не будешь сидеть тихо, я тебя в институт сдам, на опыты. Пусть шуруют в твоей голове своими инструментами.

Тамара заплакала.

Это была жуткая угроза. Девочка знала о давнем бабкином страхе: сойдешь с ума, увезут в больницу, где над стариками делают всякое нехорошее и испытывают новые таблетки. Колыванов сердился и говорил, что это ерунда, и Ксения ему верила.

Выскочить из шкафа и врезать озверевшей Дораде! Или хотя бы толкнуть. Хотя бы наорать! Чтобы та поняла, что нельзя так поступать с бабушкой. Что это… преступление!

Но девочка не могла двинуться. Она не догадывалась раньше, что Беломестова способна говорить таким голосом и такие страшные слова. Что в ней может быть столько ярости.

Человек, в котором столько ярости, раздавит её, Ксению, одним пальцем. Бабушка останется одна.

Девочка тоже заплакала от бессилия и обиды. Уткнулась в локоть, чтобы ее всхлипы не донеслись до Беломестовой.

Что-то страшное происходило в Таволге. Все сбилось, перекрутилось, перекосилось.