Тот самый остров

Слева был ещё корабль, который наоборот, почти весь выдавался из воды и песка — правым бортом к берегу, он стоял почти на ровном киле. Дерево корпуса было выбелено временем и солнцем, оно постепенно ветшало и разваливалось. Две торчащие мачты уже не имели стеньг и реёв, бушприт — утлегаря. Нам очень хотелось узнать имя этой шхуны (или брига? бригантины?), но до неё пришлось бы топать полкабельтова через заросли, вплотную подходившие к воде, а подводная лодка была совсем рядом.

Она стояла у остатков деревянного пирса, которым, несомненно, когда-то являлись забитые в песок и торчащие из воды старые сваи в два ряда. Теперь-то я уже точно знаю, сэр, что это была германская субмарина типа VII, а тогда мы просто решили, что три могилы неподалеку рассеивают все сомнения в её принадлежности. Вид лодки навевал грусть, если не сказать — тоску. Когда-то серая, а теперь почти вся ржавая с жалкими остатками краски, она уныло торчала носом в песке, опёршись на носовые горизонтальные рули, а притопленной кормой уходила в бухту. На покорёженной рубке не было никакого номера, но ещё различались остатки эмблемы в виде стилизованной золотой рыбки. Сама рубка несла на себе следы попадания артиллерийских снарядов, как минимум, двух. Рубочные леера были смяты, пушки на ней и на палубе отсутствовали. Из рубки торчала погнутая труба перископа без объектива (или как он там называется); антенн не было вообще. Лодка замерла с заметным креном на левый борт и, казалось, устало спала после трудного похода — а поход, несомненно, выдался не из простых, ведь вон как ей досталось.

Любой нормальный авантюрист (кем, собственно, мы с Мэг и являлись), непременно тут же полез бы на палубу субмарины и попытался проникнуть внутрь. Разве нет? И мы почти было собрались, но нас охватило понятное беспокойство, когда мы увидели кое-какие следы недавнего пребывания людей прямо здесь, на этом самом месте. Попытаюсь перечислить: смятые сигаретные пачки, свежие окурки, россыпи стреляных гильз, картонные ящики из-под вина и прочих напитков, пустые пластиковые канистры. Одна канистра валялась в стороне, вся изрешёченная пулями. На пляже было много пустых бутылок, по большей части битых. Похоже, их тоже использовали для упражнений в стрельбе. Кроме того, на песке отпечаталось множество разнообразных следов, ещё не смытых дождём, и один из них выглядел, как будто что-то или кого-то волочили в направлении площадки.

У-у... если мы не хотим неприятностей, надо сматывать удочки, да побыстрее. Бояться и опасаться — это разные вещи. А где Данни?!

Мы сразу увидели его, сидящего у чего-то сине-белого. Подбежав, я обнаружил, что это лёгкие спортивные тапочки, белые с синими носками и пятками, небольшого размера, с крупным рифлёным узором на резиновой подошве. Данни сидел возле тапочек, недвижный, как статуя, и тихо-тихо скулил. В глазах его застыла неописуемая тоска. Рядом в траве лежала пластиковая карточка — водительские права на имя какой-то Сьюзен Руж, жительницы Сарасоты, штат Флорида. Заглянув в них, мы с Мэг сразу всё поняли.

На произнесённые вслух имя и фамилию пёс никак не реагировал, но, едва заслышав слово «Сюзи», оглушительно залаял. Возникла идея осмотреть всё вокруг — ведь может оказаться, что она где-то рядом. Но тогда Данни уже давно нашёл бы её.

В принципе, ничего страшного с нами пока не произошло, но чувствовалось, что, как говорится, тучи сгущаются. пора было возвращаться — путь всё же неблизкий. Я предложил Мэг попутно поискать тайник с серебром, но много времени на это не тратить и постоянно наблюдать с горки за Северной бухтой. Как только на акватории появится что-нибудь или кто-нибудь, следует немедленно драпать к Южной бухте и вообще с острова. Нечего искушать судьбу. Печальная участь «Пеламиды» — это вовсе не то, чего бы мне так сильно хотелось для «Отчаянного» и его экипажа. Как известно, все самые крупные неприятности приключаются с моряком именно на суше. Ведь вы, сэр, не станете это отрицать?

Однако Данни упорно не желал следовать за нами, как мы его ни звали. Он продолжал сидеть, как приклеенный, и печально скулить. Пришлось взять тапочки с собой, положив их в рюкзак. Документ этой Сьюзен Руж я также положил в верхний кармашек рюкзака, где лежали моя трубка, зажигалка и табак. Только после этого Данни нехотя поплёлся вместе с нами обратно к устью ручья — мимо развалин ангара и старой бетономешалки.

До устья ручья мы шли почти молча. Не то чтобы говорить было не о чем, вовсе нет. Мы знали, что выговоримся потом, на борту корвета, когда останемся одни, вне этого острова, который из детской мечты вдруг превратился в пугающий кошмар. Мы молчали, потому что всё время вслушивались — не треснет ли где ветка? Не слышны ли за нами тяжёлые шаги и учащённое дыхание нескольких до зубов вооружённых людей? А чего это вдруг замолчали птицы? Нет, нет… вот они снова загалдели, засвистели, всё нормально…

Мы были очень напряжены. Данни трусил впереди, словно знал дорогу.