Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя

В текстах, напечатанных в начале 1960-х годов в центральных изданиях, мотив доносительства звучит не так явно, как в провинциальных. В них тема подана в другом ракурсе: подчеркивается его роль борца за свободу, за свои права. «Песня о Павлике Морозова» Градова и Бакалова во многом вышла из «Песни о пионере-герое» Алымова и Александрова. Она тоже начинается со сказочного описания панорамы Урала с высоты птичьего полета:

То не птицы поют, то не ветер шумитНад горами, над тайгой, —Это слава о юном герое звенит

Над уральской родной стороной.

Однако в ней появляется новый элемент, отсутствующий у Алымова: Павлик погибает не только «за счастье людей», но и «за край этот вольный» (т.е. за Урал).

В хрущевскую эру памятники и музеи Павлика Морозова продолжали множиться. Монумент в Герасимовке только положил начало этому процессу на Урале: в 1961 году в Свердловске был установлен памятник в университетском парке, переименованном в Парк имени Павлика Морозова, а в 1962-м — в Первоуральске ^{333}. Статуи Павлика росли как грибы и в других областях. К началу 1960-х годов огромное количество школьных площадок, в том числе в местах, далеких от Герасимовки, были «украшены» такими скульптурами, в большинстве случаев типовыми, сделанными из экономичного формового бетона [221]

. Если в школе не имелось такой статуи, то, значит, был уголок Павлика Морозова или школьный лагерь, названный в его честь, и уж наверняка имелась «Почетная летопись пионерской организации», в которой имя Павлика значилось под № 1. [222]

Застывший в бронзе

Прославление Морозова ширилось и после падения Хрущева. Книга Соломенна была переиздана в слегка переработанном варианте в 1966 году, через несколько лет после смерти автора, и перепечатывалась еще несколько раз в конце 1960-х — 1970-е годы (самый большой тираж — 200 000 экземпляров в 1979). Переиздавалась и губаревская книга (до 200 000 экземпляров) на протяжении всех 1960-х и 1970-х годов, а также — по забавному совпадению с Оруэллом — в 1984-м (это издание оказалось последним) ^{334}. В 1973 году, через сорок лет после первой публикации, была переиздана отдельной книжкой поэма о Павлике Морозове Михаила Дорошина (тиражом 100 000 экземпляров). Как и поэма Щипачева, опубликованная на десятилетие раньше, этот текст претерпел довольно существенные изменения. Дорошин не только «пригладил» метрику и лексику, но и снял описания того, как пионеры высмеивают Кулуканова, а также переделал сцену разоблачения отца, которая приобрела оттенок самооправдания: «Сами посудите, / Мог ли я молчать!» Концовка поэмы изображала не вездесущесть самого Павлика («Пашка! Пашка! Пашка! / Здесь! Там! Тут!»), а общие традиции пионерского движения в целом:

Солнце не заглушит

Хмурою тайгой,Не придет Павлуша —Вслед придет другой.С нами станет рядом

И в поход пойдет.В тысячах отрядовПавлик наш живет [223].

Появлялись также новые произведения, например пьеса (или «массовое действо») Владимира Балашова «Костер рябиновый» (1969). Длинный список персонажей пьесы включает в себя хор синеблузовцев, поэта и селькора-корифея, друзей Павлика и первых пионеров Мотю и Яшу, «учительницу, первую комсомолку на селе» Зою Кабину, странницу, бедняков, крестьянок и др. Сюжет «действа» вполне вписывается в версию Губарева, только больший акцент здесь сделан на силу традиций в отсталой деревне. «Везде колхозы… / Ваш сельсовет — ну будто бы колодец / Без дна и крыши», — говорит Василий Копии, главный выразитель «генеральной линии» в пьесе. Но большинство герасимовцев оказываются не в ладу с современностью: «И что за времена / Ребячье слово ставится в строку», — жалуется Силин ^{335}. Высокая степень враждебности к коллективизации была обычной для деревни 1930—1940-х, и с этой точки зрения Герасимовку можно назвать типичной. Однако в ракурсе нового, «застойного» периода создание коллективных хозяйств должно было подаваться не как «борьба», а как закономерный процесс политической эволюции. На этом фоне упрямство герасимовцев оказывалось не закономерностью, а скорее отклонением от нормы.