Товарищи офицеры. Смерть Гудериану!

Когда я перестал материться – секунд тридцать непрерывного потока сознания, – вокруг ничего не изменилось. Поручик все так же плавал в неведомых даже лучшим психиатрам пучинах бессознательного, хоть и порозовел. И то хлеб, ага. Итак, что у нас в активе? Негусто, если честно: мы оба живы, находимся не пойми где, но, скорее всего, не в своем времени – не такой уж я идиот, чтобы не понять, что произошло. Упрощенно говоря, в тот момент, когда в артефакт Гурского попала пуля, нас куда-то перенесло. Из непонятного – всего один момент: отчего поручика не вышвырнуло в прошлое или будущее в тот раз, когда в брошь влупила пулеметная пуля? Нет, я, разумеется, могу допустить, что взрыв гаубичного фугаса, перенесший его в мое время, куда более весом, чем какая-то там пуля из пулемета господина Хайрема Максима или винтовки штабс-капитана Сергея Ивановича Мосина, но отчего тогда не самый мощный в мире пистолет оказался круче?! Можно, конечно, предположить, что первая просто не попала в центр непонятной «брошки», но как-то это все зыбко и не слишком серьезно…

Кстати о брошках и их владельцах: переправив загадочное украшение в карман джинсов, я занялся реанимационными мероприятиями. Попросту говоря, основательно похлопал Гурского по щекам, приводя в чувство. Николай Павлович не подвел – забормотав что-то невразумительное, пришел в себя, глядя вокруг вовсе уж осоловевшими глазами. На наконец-то сформированный вопрос я лишь неопределенно пожал плечами: мол, понятия не имею, где мы и… когда. Понятно одно: мы больше не в городе. И – ох, и отчего я так в этом уверен? – скорее всего, даже не в моем времени.

Окончательно пришедший в себя Гурский ощупал разодранную бандитской пулей рубашку, зачем-то пошарил по карманам и вопросительно взглянул на меня. Хмыкнув, я вернул поручику брошь. Попутно вкратце озвучив свои предположения относительно ее роли в нашем нынешнем положении.

Слушал Николай Павлович молча. Затем кивнул и выдал:

– Виталий, прости, это я во всем виноват…

Вот же блин, а?! Колумб Америку открыл, великий был моряк![2] Догадался, блин. А я-то собирался, понимаешь, устроить тут разборки «по понятиям», относительно… ну, тоже понятно. Эх, да ладно уж. Как говорится, попали – так попали. Сначала – в нас, затем – мы.

– Кончай рефлексовать, товарищ поручик. Не поможет. Похоже, мы с тобой не просто в одной лодке, но и в полной заднице. И сейчас желательно понять, насколько она глубока.

– Кто? – простодушно переспросил Гурский, не оценив моего тяжеловесного экспромта.

– Задница, поручик, задница. В которой мы – ну, и далее по тексту.

– Грубо…

– Естественно. А как иначе? – Я поднялся наконец на ноги, потянув Гурскому руку. – Вставай уж, проклятьем заклейменный. Нас, как водится, ждут великие дела, граф.

Поручик торопливо поднялся, покачнувшись, но тут же восстановив равновесие:

– Виталий, я уже почти привык к твоему юмору и, о ужас, даже начал его понимать, но «Интернационал»-то тут при чем?

– Да это не совсем «Интернационал», – буркнул я, осматриваясь. – Это еще и немного Визбор, просто ты до него не дошел. Или не Визбор, а тот французский историк, имени все одно не вспомню[3].

– Не дошел? – искренне заинтересовался Гурский. – А, ты имеешь в виду…

– Да ничего уже не имею, тихо! Слышишь?

Несколько мгновений мы вслушивались, затем Николай Павлович неуверенно произнес:

– Вроде бы аэроплан, был слышен шум мотора. И пулемет, скорее даже несколько. Я отчетливо различил пулеметные выстрелы.

– К сожалению, я тоже. Причем относительно недалеко. Пойдем, что ли, посмотрим, кто там с кем воюет? Если я все правильно понимаю, нам вон туда.

– Ага, пошли. – Гурский смерил меня странным взглядом. – Виталий, если мы станем свидетелями атаки нашего аэроплана на колонну красных, то я, безусловно…

– Коля, можно на прямоту? Заткнись, ладно? Ты даже не представляешь, насколько все может оказаться хреново! Все, пошли… и молча. Не знаю, как ты, а я вовсе не горю желанием снова оказаться на войне.

– На войне?! – сбился с шага поручик. – На какой войне?

– Скоро узнаем, – мрачно предсказал я. – Все, объявляется режим радиомолчания. И старайся идти тихо, а то мало ли…

В принципе я знал, о чем говорил: да, люблю историю и не слишком разбираюсь в технике, но отличить завывания мотора истребителя времен Второй мировой от тарахтенья какого-нибудь «Ньюпора» или «Фоккера» смогу. Угу, именно так…