Традиции свободы и собственности в России

О деятельности дореволюционной Думы написано изрядно, причем в 2005-06 годах, благодаря ее столетнему юбилею, появилось несколько вполне основательных новых работ. Во многих из них вина за конфронтационный настрой Думы возлагается, как и прежде, на близорукое упрямство царя, «царизма» и «режима». Что же до работ, апологетических по отношению к Николаю II, они рисуют трагического монарха, окруженного врагами и заговорщиками, причем главные среди них — в Думе. Приходится признать, что доля истины есть в обеих точках зрения, но лишь доля. Обе они оставляют в тени фактор опасного убыстрения модернизации страны26. Николай правильно видел опасность и, как мог, притормаживал государственную карету. Он знал (или чувствовал), что если этого не делать, лошади понесут. Одной из лошадей, если позволителен такой образ, была Дума.

История давно выявила все неудачные, злополучные, близорукие, ошибочные (и так далее) шаги императора. Но не пора ли воздать ему должное за то, что на протяжении 20 лет, вплоть до рокового лета 1914 года он, вопреки всему, удерживал ситуацию? И не просто удерживал. Он обеспечил стране достаточно плавное развитие, он справился даже с революционным хаосом 1905 года. Многое видно как раз на примере Думы. Дважды подряд распустив ее досрочно, Николай, тем не менее, не сделал попытки упразднить этот институт. Можно не сомневаться, что такой соблазн, особенно после «Выборгского воззвания», у него был. Но даже яснее, чем российское общество в целом, он видел: парламент уже неотменим. Государственная Дума постепенно становилась все более привычной в русской политической жизни, а привычка – великая вещь. Интриги реакционеров, многократно добивавшихся упразднения Думы, начиная с 1908 или 1909 года уже не могли иметь шансов на успех.

Никак нельзя согласиться с учебниками советского времени, утверждавшими, что «царизм стремился свести Думу до уровня одной из правительственных канцелярий». Уже хотя бы потому, что Николай II не мог питать подобных иллюзий по поводу своенравной Думы. Зато совершенно очевиден главный промах императора по отношению к Думе. Проявив выдающуюся государственную мудрость в октябре 1905 года, он после этого затаил досаду на то, что в стране теперь есть еще одна власть. Да, новая власть что-то у него отняла, и он в ряде случаев был бессилен против этой власти, но как государственный человек, он должен был переступить через свою досаду. Увы, эта досада отразилась в ряде его ошибок по отношению к Думе.

Можно сказать шире: взаимоотношения царя и общества, особенно во время мировой войны – цепь встречных трагических ошибок. Б.Н. Миронов, автор монументального двухтомника «Социальная история России. XVIII – начало ХХ в.» (СПб, 2003) замечательно выразил (т. 2, стр. 161) внутренний нерв этих взаимоотношений: «До последнего момента Николай II и бюрократия пытались по возможности обойтись без помощи уже существующих общественных организаций, а оппозиция – при всяком удобном случае норовила унизить коронную администрацию и верховную власть».

Раз уж войны не удалось избежать, император был обязан использовать уникальное единодушие, охватившее подавляющее большинства депутатов – от правых до трудовиков. Под флагом защиты родины Дума могла на время забыть старые счеты к престолу и перейти к конструктивному сотрудничеству (к «дружной работе», как тогда говорили) с прочими ветвями власти. Увы, Николай решил – и именно в связи с войной! – сделать годичный перерыв в работе Думы. Это было в его власти и это был стратегический просчет.

Недоверие обидело и озлобило депутатов. Антиправительственное большинство, которое появилось в ней с возобновлением работы Думы в июле 1915 года, не оказалось бы столь многочисленным, не будь этой обиды. Государственная Дума постепенно становится фактором дестабилизации воюющей страны. Честолюбивые и самонадеянные лидеры думского Прогрессивного блока жаждали заменить собой негодное, по их убеждению, правительство и даже военное командование. Начиная с 1 ноября 1916 года Дума вообще отказалась от «деловой работы» и погрузилась в крайне неосторожную политическую дискуссию. Думское большинство потребовало и добилось отставки председателя Совета министров Бориса Штюрмера, вслед за чем выразило недоверие новому главе правительства, Александру Трепову (причем к Думе в этом недоверии присоединился Государственный Совет). Забыв о законопроектах, либеральные депутаты принялись, как за 10 лет до того, произносить поразительные по безответственности речи. «Глупость или измена?» – риторически вопрошал, любуясь собой, Милюков. Красуется и Керенский. 14 февраля 1917 года он произносит с думской трибуны: «Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало». В каком парламенте воюющей страны было возможно такое? Газеты радостно подхватывали эти слова – журналисты и тогда были не умнее, – эти слова читали в окопах.