Первая серия

Простой человек всегда дает волю эмоциям, стремится высвободить их и так освободиться самому. Интеллигентный человек же в любой, даже самой страшной ситуации думает, какое произведет впечатление, пытается сдерживать себя в рамках приличия. Так и эта женщина, стоявшая в черном пальто с металлическим цветком возле сердца, закутанная в аккуратный красный шарф – она часто почесывала нос и не знала, куда деть руки, время от времени подносила к глазам платок и думала, что теперь делать дальше.

На этот холодный вечер у нее были совсем другие планы. Но ровно час назад, перед самым выходом из дома, ей позвонил незнакомец и простым, как полено, голосом, ударил по голове: нужно было ехать на опознание. Найдена убитой дочь.

И теперь она стояла возле городского пруда, в маленьком парке у не самой людной станции метро, в спокойном районе города, далеко от центра. Вокруг суетились следователи, криминалисты, какие-то эксперты – все эти люди были непонятны ей, их должности, звания, даже сам вид их и манера разговаривать – все для нее было чужим. Жизнь никогда не сталкивала ее с такими людьми, она лишь знала, что про них снимают много сериалов для телевидения, которые пользуются успехом, так что многие люди, должно быть, разбирались и в званиях их, и в должностях. А вот она не разбиралась.

Но стоило ли об этом думать, когда она стояла над телом дочери. Неизвестный настиг девушку возле самой воды – или, наоборот, оттащил тело от места убийства и бросил, дожидаясь тех самых людей «из телевизора». И ее. Самым страшным был способ убийства: дочери проломили череп, а в образовавшееся отверстие в затылке неизвестный преступник вставил перьевую ручку с большим настоящим пером. Голову девушки, землю вокруг и осенние листья он обильно полил чернилами.

– Должно быть, истратил не одну банку, – сказал хмурый, будто похмельный, работник органов, и женщина вновь приложила платок к глазам.

– Боже мой, боже… – тихо говорила она. – Что все это значит?

– Следов насилия нет, – повернулся к ней один из мужчин, в легкой светлой курточке. – Ну, в смысле сексуального насилия… Следов ограбления тоже.

– Да говори ты прямо: маньяк, – прервал самый грубый, низенький и коренастый мужичок, заросший густой бородой, делавшей его похожим на гриб. Весь его вид пробуждал в женщине неприязнь, а заодно и страх: встреть она такого в иных обстоятельствах, самого приняла бы за маньяка.

– Пока мы не можем говорить с уверенностью, – продолжил мужчина в куртке. – Но основания делать такие предположения есть.

– Основания делать предположения, – нервно повторила женщина и вдруг наконец сорвалась, закричала: – Вы можете сказать прямо: кто и зачем убил мою дочь?!

– Чем она занималась? – спросил «похмельный».

– Училась, – жалобно ответила женщина. – В литинституте. Она и жить-то еще не начала.

– На писателя училась? – прищурился мужчина в куртке.

– На писателя, – подтвердила женщина и добавила, перейдя на шепот: – Подавала надежды.

– Убить писателя – это вообще грех, – произнес «похмельный».

– Грех – это уныние, – зачем-то сказал мужчина в куртке. – Он открывает двери другим грехам.

– А я бы сказал, что писательство – грех, – сказал, как выплюнул, человек-гриб, и женщина вновь посмотрела на него с неприязнью.

– Это точно, среда такая – перегрызут друг друга, – добавил «похмельный». – Нормальные люди там не выживают.

– Как видим, – бородатый указал на труп.

«Вы все здесь как будто писатели собрались», – хотела было сказать женщина, но передумала. Какая, в конце концов, разница!

– Она не могла перейти никому дорогу, – зазвучал ее тихий дрожащий голос. – Она совсем девочка. Любила стишок читать такой, знаете: моя ма-а-ленькая. Распевала, как колыбельную… Знаете, нет?

Ландыш, ландыш белоснежный,

Розан аленький!

Каждый говорил ей нежно:

«Моя маленькая!»

Женщина вновь стала плакать, да так и продолжала петь, сквозь слезы. Хмурым мужчинам стало не по себе от отчаянного пения, и «похмельный» прервал ее, хотя женщина, словно в трансе, еще продолжала тихо напевать, но оставшиеся слова потонули в порыве поднявшегося ветра.

– Значит, это сделал кто-то начинающий, – сказал «похмельный» и обратился к коллегам: – Подражает Пичушкину, все, наверное, заметили. Маньяк битцевский, помните? – пояснил он женщине.

– Трус, значит, – хмыкнул мужчина в куртке. – Только трусы подражают.

– Не плачьте, – «похмельному» захотелось поддержать женщину, но он не мог найти слов, кроме тех, что всегда говорил потерпевшим и родственникам убитых. – Мы его найдем. Обязательно.