Трагедии

Мои персонажи были столь знамениты в древнем мире, что любой, кто мало-мальски с ним знаком, тотчас увидит, что я изобразил их именно такими, какими представили их нам античные поэты; я не считал для себя дозволенным хоть что-нибудь менять в их характерах. Единственная вольность, какую я себе разрешил, состоит в том, что я несколько смягчил жестокость Пирра, которую Сенека в «Троянках» и Вергилий во второй книге «Энеиды» довели до степени гораздо большей, чем это, по-моему, следовало. И все же нашлись люди[4], которые досадовали, что Пирр загорается страстью к Андромахе и во что бы то ни стало хочет жениться на своей пленнице. Да, признаюсь, Пирр в самом деле недостаточно покорен воле своей любимой, и Селадон[5] лучше него знал, что такое идеальная любовь. Но что поделаешь! Пирр не читал наших романов: он был неистов и груб по своей натуре, да и не все же герои призваны быть Селадонами! Как бы то ни было, публика выказала ко мне такую благосклонность, что мне едва ли стоит принимать близко к сердцу недовольство двух-трех лиц, которые хотели бы перекроить всех героев древности, превратив их в героев идеальных. У этих людей самые добрые намерения: им желательно, чтобы на театре выводили только безупречных мужей. Но я осмелюсь напомнить им о том, что я не вправе менять правила драматургии. Гораций советует изображать Ахилла свирепым[6], неумолимым и грубым, каким он и был на самом деле; таким же изображается и его сын. Аристотель отнюдь не требует от нас представлять героев существами совершенными, а, напротив, высказывает пожелание, чтобы трагические герои, то есть те персонажи, чьи несчастья создают катастрофу в трагедии, не были вполне добрыми или вполне злыми[7]. Он против того, чтобы они были беспредельно добры, ибо наказание, которое терпит очень хороший человек, вызовет у зрителя скорее негодование, нежели жалость, — и против того, чтобы они были чрезмерно злы, ибо негодяя никто жалеть не станет. Таким образом, им надлежит быть средними людьми по своим душевным качествам, иначе говоря, обладать добродетелью, но быть подверженными слабостям, и несчастья должны на них обрушиваться вследствие некоей ошибки, способной вызвать к ним жалость, а не отвращение.

[Второе предисловие][8]

Эней в третьей книге «Энеиды» Вергилия говорит:

Litoraque Epiri Legimus, portuque subimusChaonio, et celsam Buthroti ascendimus urbem... .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. . ... .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. . .Solemnes turn forte dapes, et tristia dona..... .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. . .

Libabat cineri Andromache, manesque vocabatHectoreum ad tumulum viridi quern cespite inanemEt geminas, causam lacrymis, sacraverat aras..... .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. . ... .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. . .Dejecit vultum, et demissa voce locuta est:

O felix una ante alias Priameia virgo,Hostilem ad tumulum, Trojae sub moenibus altis,Jussa mori: quae sortitus non pertulit ullos,Nec victoris heri tetigit captiva cubile!Nos, patria incensa, diversa per aequora vectae,Stirpis Achilleae fastus, juvenemque superbumServitio enixae tulimus, qui deinde secutus

Ledaeam Hermionem, Lacedaemoniosque hymenaeos... .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. . .Ast ilium, ereptae magno inflammatus amoreConjugis, et scelerum furiis agitatus, OrestesExcipit incaulura patriasque obtruncat ad aras[9].

В этих немногих стихах изложен весь сюжет моей трагедии; тут и место действия, и происходящие в этом месте события, и все четыре главных действующих лица, и даже их характеры — кроме характера Гермионы ревность и неистовство которой достаточно отчетливо показаны в «Андромахе» Еврипида.