Трагедия с «Короско»

— Ах, как мне надоели эти женщины! — воскликнула мисс Адамс. — Поверите ли, с таким же успехом можно было бы говорить об обязанностях, чистоте и приличиях куче бесчувственных камней!.. Ну вот, хотя бы вчера, в Абу-Симбеле, я проходила мимо одного из их домов, если можно назвать домом этот ком грязи; у дверей сидели двое ребятишек с обычной кучей мух вокруг глаз и громадными прорехами в их жалкой грязной одежде. Я слезла со своего мула, засучила рукава и своим носовым платком хорошенько умыла им личики, а затем, достав из своего мешочка иголку с ниткой и наперсток, зашила их прорехи. В этой дикой стране я никогда не съезжала на берег без своего рабочего мешка точно так же, как без белого зонтика. Умыв и убрав ребятишек, я вошла в дом. Ну уж, жилище! Полагаю, что в свинарнике, в порядочном хозяйстве, много чище. Сердце мое не выдержало, и я выгнав всех обитателей из этой мурьи, принялась все чистить, мыть и прибирать, как наемная поломойка. Я так и не видела вашего храма Абу-Симбел, но зато видела столько пыли и грязи, что трудно себе представить, чтобы такое жилье, величиной с сорочье гнездо, могло вмещать все это. Правда, я провозилась в их мурье часа полтора, но зато, когда покончила с приборкой, эта хижина была чиста, как новенький деревянный ящичек. У меня был с собой номер «New York Herald», и я выложила им их полки, на которые в добром порядке расставила их горшки. Когда все было кончено, я вышла на двор, чтобы умыть лицо и руки, ставшие темно-кофейного цвета от пыли и грязи, и когда, умывшись, снова проходила через дом, на пороге сидели ребята, опять такие же чумазые и грязные, с кучей мух вокруг глаз и новыми прорехами на рубашонках, только на голове у каждого из них было по бумажному колпаку, сделанному из моей газеты… Однако, Сади, уже скоро десять часов, а завтра надо рано вставать…

— О, но этот пурпуровый горизонт и светлые, точно серебряные звезды так прекрасны, что с ними жаль расстаться! — воскликнула девушка. — Посмотрите только на эту тихую, безмолвную пустыню и эти темные силуэты холмов там, вдали… Глядя на них, как-то невольно становится жутко, и если подумать, что мы теперь находимся на самом краю цивилизованного мира, и что там, за гранью этой светлой полосы, уже нет ничего, кроме диких, кровожадных побуждений, то начинает казаться, будто стоишь на краю великолепного, действующего вулкана, и хорошо, и страшно, и как-то торжественно на душе!

— Ш-ш, Сади, не говори так, дитя мое! У меня мурашки по спине бегут, когда я тебя слушаю, — сказала мисс Адамс-старшая.

— Но взгляните только на эту беспредельную пустыню, которая уходит вдаль, насколько только может хватить глаз, прислушайтесь к этому унылому напеву ветра, несущегося над ней, — он как будто оплакивает что-то, как будто ропщет… Право, я никогда в жизни не испытывала столь таинственного и торжественного настроения.

В это время вдруг откуда-то из-за холмов, утопавших в сумраке по ту сторону реки, раздался резкий, жалобный, постепенно расплывающийся вой, перешедший в протяжный замирающий вопль.

— Боже правый! Что это? — вся изменившись в лице, воскликнула мисс Адамс, вскочив со своего места.

— Это просто шакал, мисс Адамс, — поспешил ее успокоить Стефенс. — Я слышал их крик, когда мы ходили смотреть сфинксов при лунном свете!

— Будь моя воля, — сказала старая мисс, — я бы ни за что не поохала дальше Асуана. Я положительно не понимаю, что меня толкнуло везти тебя, моя девочка, на этот край света. Твоя мать подумает, что я совсем потеряла рассудок, и я никогда не посмею взглянуть ей в глаза, если с тобой что-нибудь случится. Я уже всего здесь вдоволь насмотрелась и хочу теперь только одного — скорее вернуться в Каир!

— Что с вами, тетя? С чего вы вдруг так встревожились? Это совсем не похоже на вас, я никогда не видала вас малодушной!

— Я сама не знаю, что со мною, Сади, но чувствую себя не совсем хорошо, а этот вой шакала как-то особенно расстроил меня. Я утешаюсь только тем, что уже завтра, после того, как мы посмотрим этот храм или скалу, мы отправимся в обратный путь; я по горло сыта этими храмами, скалами и холмами, мистер Стефенс! Верьте мне! Ну, пойдем, Сади. Спокойной ночи, мистер Стефенс. Завтра надо рано вставать!

С этими словами обе дамы удалились в свою каюту.

Между тем monsieur Фардэ воодушевленно, по обыкновению, беседовал с молодым Хидинглеем.

— Дервишей никаких не существует, мистер Хидинглей! — говорил он на прекрасном английском языке, но растягивая некоторые слоги по французской манере. — Их нет, они вовсе не существуют, говорю вам!

— Хм, а я полагал, что все леса кишат ими! — возразил молодой американец.

Monsieur Фардэ взглянул по направлению, где горел красненький огонек сигары полковника Кочрэня, и продолжал, несколько понизив голос.

— Вы — американец и не любите англичан, мы в Европе все это отлично знаем!