Трагедия Цусимы

Сегодня, с утра — туман, как молоко. Кое-кто заезжал на транспорт. Рассказывали о недавних событиях. Старательно оценивая и сравнивая между собой эти повествования, я пришел к заключению, что, собственно, «бунта» в первые дни погрома и пожаров не было, а был лишь пьяный разгул, который растерявшееся и плохо осведомленное начальство не сумело прекратить вовремя, дало ему разрастись до лозунгов: «Море по колено» и «Пропадай, моя телега, все четыре колеса!..» Чего-то ждали, чего-то опасались. Выслали войска для охраны казенных зданий и учреждений, но со строгим наказом: «Только охранять». Вот картина с натуры. Стоит полурота и охраняет дом военного губернатора. На улице — толпа так называемого «портового сброда». Напротив — двухэтажный дом, в нижнем этаже которого — гастрономический магазин и винный погреб, а в верхнем — ресторан и кондитерская. Толпа бурлит, но, видимо, не решается предпринять что-либо. Всякое движение в сторону губернаторского дома само собой падает, даже не добегает до серой стены людей, у которых в сумках боевые патроны. А в другую сторону — как будто вовсе свободно… Впрочем, может быть… Чего им? они сами казенные! А если попробовать? — Тяжелый булыжник летит в зеркальное окно магазина, и в тот же момент вся толпа кидается врассыпную… но серая стена стоит, не шелохнется, только смущенно переговариваются между собой офицеры, и куда-то (верно, к телефону) бегают рассыльные… Рассеявшаяся толпа вновь собирается. Она еще не верит, что «можно». Второе окно разбито — тоже никакой помехи. Еще и еще… «Вали, ребята!» Восторг разрушения овладевает массой. Бьют стекла, режутся об них, ломясь в окна, хотя давно уже выломаны двери и входы открыты… грабят… не столько грабят, сколько уничтожают… Откуда-то повалил дым, блеснули языки пламени… Еще неудержимее становится напор «снаружи» тех, кто еще не успел «дорваться» и боится, как бы не опоздать… Два течения сталкиваются; происходит свалка; есть уже изувеченные, обгоревшие… А серая стена все стоит, не шелохнется… Пьяные (не столько от вина, сколько от атмосферы безудержного грабежа) плотнее и плотнее придвигаются к этой стене… Бутылки, вытащенные из погребов, дорогие закуски — дружелюбно суются в молчаливые ряды, и правильность их нарушается… Вот один, вот другой, словно нечаянно, увлекаются бушующей толпой… Грозная сила тает, колеблется… Но тщетно офицер просит (по телефону) разрешения: либо прекратить безобразие, либо увести своих людей, от которых скоро останется ничтожная горсть. Ему приказывают… «в-точности следовать полученным инструкциям»… Так мне рассказывали. Сам я этого не видел. Рассказывали даже, что на Алеутской улице один подпоручик со взводом солдат не допустил грабежа, превысив полномочия, и его тотчас же убрали с поста, чуть ли не под арест… К вечеру город горел во многих местах, а пьяная толпа, с которой смешалась масса солдат и матросов, жгла и громила часто стихийно, потому что «разошлась рука»… Местные жители (из числа не поддавшихся панике) категорически утверждали, что, конечно, не какие-то несколько сот казаков, вступив в город на третий день беспорядков, водворили спокойствие, а просто — сами опомнились: первый день — перепились, на второй — опохмелялись остатками, а потом — проспались. Настоящее «брожение» в гарнизоне проявилось позже, именно при воспоминании о том, как можно «погулять», как можно «прижать начальство». Именно на этой почве и могли затеять свой нелепый, но «настоящий» бунт артурцы, вернувшиеся из плена достаточно распропагандированными. Если первая вспышка во Владивостоке была не случайной, но возникла под чьим-нибудь руководством, то руководителям нельзя отказать в патенте на… несообразительность. Им следовало бы обождать прибытия из Японии «Ярославля», «Воронежа», «Киева» и «Тамбова» с несколькими тысячами людей, искренне веровавших в возможность создания Уссурийской республики».

«15 ноября. — Ездил на берег: необходимо закупить что-нибудь теплое на дорогу. Странное зрелище: пожарища, разгромленные магазины, но город полон жизни. Общее впечатление такое, словно не хотят замечать следов недавнего… дебоша. И впрямь — очень уж было глупо: есть чего стыдиться».

«16 ноября. — Дует холодный NW (по здешнему — Суй-фун), а на сердце — потеплело. Здесь, во Владивостоке, много артурцев, которые избежали плена, прорвавшись (перед сдачей крепости) в Чифу. Здешние — сами себе ждали артурской участи, если война затянется. Отношение к нам совсем не то, что со стороны Д. и его свиты. Прямо не говорят (неловко было бы), но чувствуется по их радушию, по сдержанному участию, с которым расспрашивают о пережитом… Особенно я понял и оценил это настроение, когда один старый приятель, товарищ по выпуску, едва не сокрушив меня в своих объятиях (ему еще в морском училище говорили: «Серега! не доказывай своих чувств!»), заявил: «Что, брат, нарвался?.. Занесло в Сайгон — и сидел бы! Попёр-таки! Да, что говорить, я бы, может, таким же дураком оказался, как ты!..»