Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века

Шер заканчивал письмо словами: «Я считаю, что в Вильно нам нечего ехать, там кладбище»[389]. В сентябре 1944 г. Шер в письме к Элишеве сомневался, стоит ли вызывать отца из Башкирии, поскольку у него исчезла охота ехать в Вильно [390]

. Еще через два месяца Элишева сообщала в письме к Соломону, что в их квартире живут теперь люди, прибывшие из находившегося в Эстонии концлагеря Клоога[391]: «Они спаслись благодаря тому, что советские войска были уже близко и немцы удрали, не успев их дожечь на кострах, как они сделали со всеми остальными. Многое непонятно, страшно»[392]

.

Возвращение из эвакуации предполагало ответы на многочисленные вопросы. Как вели себя при немцах нееврейские соседи? Кто сочувствовал евреям и помогал, а кто проявил равнодушие и выдавал, кто расхищал имущество и присваивал вещи обреченных узников гетто, поставленных нацистами вне закона. Или получал еврейское «добро» как вознаграждение за помощь оккупантам в поиске и избиении евреев. Все это происходило на оккупированной территории на глазах у населения титульной нации и не составляло секрета. В отличие от стран Западной Европы, советских евреев никуда не депортировали, а убивали на месте, в окрестном лесу, на кладбище, в колхозном поле, а нееврейских соседей заставляли доставлять узников к месту гибели, а потом закапывать трупы.

Судьба присвоенного имущества и жилищ была очень важна для тех, кто собирался вернуться на родину. Для людей, переживших личную трагедию, потерявших всех близких, это означало не только восстановление справедливости, но и возможность скорее отстроить разрушенный очаг, выжить в условиях послевоенной разрухи и всеобщей нехватки предметов первой необходимости, одежды, обуви, предметов гигиены, лекарств. Любая сохранившаяся вещь обладала повышенной стоимостью. Ее можно было продать, обменять, рассчитаться за услугу, использовать как вознаграждение или дать взятку. Вот почему в письмах так много внимания уделяется этой теме: сохранился ли дом (квартира), целы ли вещи, и если да, то у кого они находятся? На этом основании предстояло принять главное решение – стоит ли приезжать вообще. Нужно ли тратить силы, чтобы вдохнуть жизнь в старое место, превращенное в пепелище и кладбище? Или покинуть его навсегда и начать все сначала в другом городе или даже республике?

Пекеры, эвакуированные из Крыма в Казахстан, узнали от земляков, что нацисты опечатали все еврейские квартиры, сараи и дома и объявили, что все, кто их вскроет, будут публично расстреляны, а потом туда вселялись немцы и грабили: «Стыдно сказать, но и наши жители не стеснялись и позорно грабили. Из ваших вещей у меня стол, кровати, шифоньер, буфет, пианино и гардероб разобран лежит в коридоре. Буду жива – все сохраню»[393]. Ф. Я. Тарло писала Эдди Пивенштейн: «Дома все разобраны: ваш дом, и дом Лейбы, и мой. Было бы хорошо, чтобы кто-то из вас приехал сюда, поговорим обо всем, а также относительно вещей»[394]

. Марлена Константиновна Мисник сообщала в письме знакомой Бэле, что деревня Чернявка (Могилевская область), откуда она эвакуировалась, сгорела, но улицы Заборецкая, Каровченская и Алютинская остались целы. И далее: «В вашем доме кто-то поселился из чернявских мужиков. Полицаи, Егор Лександрин (сосед) и Роман Шашков хозяйничали в Чернявке. Старостой волости был Гаравой – мерзавец ужасный. Если бы ты знала, как он издевался над Хавой Ноткиной! Свет не слышал такого зверства. Писать много можно, но пока хватит, сердце не выдерживает, когда все припомнишь»[395].

Григорий Исаакович Пугач сообщал матери, сестрам Риве, Броне и брату Леве, что побывал в Поддобрянке, которую стало трудно узнать. Очень многих домов не стало, одни сгорели, а другие перевезены в Марковичи, Галичево и другие села: «Наш дом уцелел, но без хозяев осунулся. Живут в нем крестьяне из Галичева. Купили они дом за 650 р. у местных (немецких. – Прим. Л. С.) властей. Сарай наш был разобран и пошел на дрова, но сейчас новые хозяева дома построили два сарая и кирпичный погреб. Мною составлен акт на сохранение дома и других построек, которые будут принадлежать нам. Акт этот я посылаю вам в этом письме». И далее: «Нардом разобран и распродан, магазины также, школы обе тоже проданы и увезены. Самые лучшие дома увезены из Подбодрянки, а осталось очень мало домов. На нашей улице дом Нарынских, Фукиных (одна половина) свезены в Марковичи, Хрыстин дом, другая половина дома Рукиных и все остальные дома до Сиротина сгорели. Дом Левитиных, Телешевских, Родиных, Ханиных, Гандлин и бывшая почта – стоят. Кое-что из нашей мебели у Хрысти, которая живет в Цыпином доме; но одно ясно: никто из оставшихся не ожидал советской власти и поэтому не ожидали, что мы отзовемся и почти все, а вернее все, барахло пропало»[396].